"Пер Улов Энквист. Пятая зима магнетизера " - читать интересную книгу автора

светло-зеленому ковру, погружаясь в него по пояс, почти утопая в зарослях.
К вечеру они вышли на луг, где паслись две овцы. Мейснер пошел прямо к
ним. Животные не шевельнулись, продолжая сонно жевать что-то, что могло быть
тишиной, но, наверно, было травой, - потом большая из двух тревожно
задвигала ушами. "Стой смирно!" - мысленно приказал Мейснер и подошел
вплотную к животным. Потом выбросил руку вперед и почувствовал, как вонзился
нож, мягко, без сопротивления. Овца конвульсивно дернулась назад, но Мейснер
уже знал: дело сделано.
Тем, кто стоял на пятьдесят метров сзади, происшедшее показалось почти
загадочным: Мейснер спокойно выступил вперед, наклонился над животным, и
оно, даже не вскрикнув, просто свалилось на землю как подкошенное. "Мясо, -
возбужденно подумал Ткач, - теперь его хватит на много дней".
Мейснер вернулся к спутникам с переброшенной через плечо овечьей тушей.
- Еда, - спокойно сказал он.
Они шли еще час, потом остановились у скалистой расселины и развели
костер. Небо было густо-синим, почти черным. И на нем ни одной звезды. Они
сидели вокруг костра, держа в руках палочки с наколотыми на них кусками
баранины, сидели молча, отдыхая, устремив глаза на мясо, которое
потрескивало и дымилось на огне.
Огонь был котелком света - кругом ни ветерка, ни тревоги, ни звука.
Потом небо совсем почернело, но к тому времени у огня остался один только
Мейснер.
Он не чувствовал усталости.
Пламя потихоньку добралось до его плаща - он задумчиво смотрел на него.
Рядом с ним, так близко, что искры от костра иногда вспыхивали на его серой
одежде, лежал Ткач. Женщины лежали поодаль, пугливо прижавшись, друг к другу
во сне.
То, что произошло за последние три дня, сидело внутри приятным комком;
и все же он был еще не вполне уверен в значении происшедшего. Мне повезло,
пытался думать он, - на редкость повезло; цепь маленьких счастливых
случайностей, но все же... Они пришли к нему, сначала Ткач, потом две
женщины, простодушно, доверчиво. И теперь он шел впереди, словно несомый
волной их веры, полный сознания собственной силы.
Я их веду, думал он. Его не впервой несла чужая вера, но каждый раз,
чувствуя, как волна возносит его из пропасти на гребень, он чувствовал то же
удивительное опьянение, некий соблазн, опасность, нечто неподвластное его
контролю.
Я творю для них произведение искусства, думал он, сотканное из
сомнений, недоверия и ловкости. И я должен сделать так, чтобы доверие их все
росло, чтобы восторг усугублялся, пока этот восторг не заслонит от них
реальный мир.
Но я нуждаюсь в них. Нуждаюсь в них как в орудии, направленном на них
самих.
Он навсегда запомнил чужеземца-монаха, который пришел в его родной
город и сначала проповедовал на площади, а потом ему разрешили говорить в
церкви. Мать Мейснера на коленях стояла на жестком каменном полу, запрокинув
кверху лицо, в совершенном экстазе. Но еще яснее запомнился ему священник.
Один перед поднятыми к нему лицами, которые покачивались взад и вперед, он
взмахивал тяжелыми, несокрушимыми, как скала, руками над головой молящихся,
спокойный, повелительный, в сознании своего, не подлежащего сомнению