"Дмитрий Емец. Хроника одних похорон" - читать интересную книгу автора

адвоката, адвоката!
Шкаликов сплюнул, задумчиво посмотрел на свой плевок и растер ботинком.
- М-да, гадство какое...
- А мать-то его видел? Я ее вначале и не узнал. Как на дне рождения
встречались - совсем другая была.
Второй экспедитор Леванчук с любопытством заворочал шеей:
- Мать - это которая?
- Да вон старушка в синих клееных итальянках. Правее, еще правее...
Аккуратнее смотри! - с тем неестественно равнодушным заговорщицким и потому
сразу выдающим видом, с которым говорят или указывают на тех, кто стоит рядом,
сказал Шкаликов.
- А-а, вижу... Говорят, все зубы ему повышибало, - сказал Леванчук,
испытывавший острую потребность в обсуждении подробностей и обстоятельств
произошедшего.
Он получал теперь странное удовольствие, состоявшее в том, что сам он был
жив, хотя ездил ничуть не меньше, а может даже и больше (как ему теперь
казалось) покойного Гриши Бубнова. Больше всего Леванчуку теперь хотелось
воскликнуть: "А ведь вместо Гришки меня могли послать, меня! Смотрите, а я-то
не разбился и даже не боюсь совсем. Вчера вон ездил и позавчера, уже после
этого. Разве я не молодец?" Но он понимал, что об этом нужно молчать и только
говорил постоянно о смятом лице Бубнова.
Шкаликов посмотрел на Леванчука неодобрительно, но одновременно не
удержался и вступил в сплетню:
- Зубы, йоопп? Челюсть всю оторвало... А ты зубы, зубы... Так-то вот!
- Тцы-тцы-тцы... - печально поцокал Леванчук, хотя узнал об этом еще
позавчера.
Он-то, собственно, первым принес в офис это известие, но теперь почему-то
решил забыть об этом. Более того, посланный забирать разбитую машину с пункта
ДПС и выручать остаток товара, он лично видел залитое кровью сидение и
маленький, нелепый, непохожий совершенно ни на что кусочек трубчатой кости на
коврике. Этот нелепый случайный осколок удивил и испугал Леванчука куда
больше, чем сегодня все мертвое большое тело, лежащее в гробу. Этот трубчатый
кусочек и была сама смерть, а тело... тело было нечто другое и оно почему-то
не вызывало у Леванчука ни брезгливости, ни ужаса, а одно лишь острое желание
заглянуть под покрывало.
Почему-то ему припомнилось, как в прошлом году перед Новым годом он шел от
метро и видел, как мужик продавал из багажника "Волги" молочных поросят,
ужасающе синих, покрытых легкой пачкающей чернотой паленой щетины. Некоторые
поросята были разрублены пополам, от головы к хвосту, и видно было всё, что
бывает внутри: кишки, легкие, сердце и тонкая, очень тонкая пленка,
выстилавшая изнутри желудок. Кроме того, у части поросят были крошечные
половые органы, скрытые в складках, с мешочком яичек, а во ртах синели первые,
почти прозрачные зубы.
Вот таким вот диковинным, только несъедобным и непродажным поросенком и
представлялся теперь Леванчуку покойный, которому он остался должен около
тридцати долларов и не собирался теперь их отдавать.
Полуян, едва заметно покачиваясь с носка на пятку, продолжал изучение
гроба, начатое еще в храме при отпевании. Гроб был скромный, без ручек,
лакировки и двойной откидывающейся крышки, позволяющей открыть отдельно лицо
покойного. Но оббивающая его материя была плотной, и траурные цветы из тесьмы