УДК 821.161.1-313.1

ББК 84(2Рос-Рус)6-44

       С89

ISBN 5-8026-0082-9

               © Издание на русском языке, «Гудьял-Пресс, 2000

© В. Суворов, И. Ратушинская, В. Буковский, И. Геращенко, М. Ледин, 2000

© Художественное оформление, ООО «ТЕХНЕКСО», 2000

Глава 7

— Черкассы! — заорал наблюдатель, и указал автоматом в пустую степь.

— Чего орешь?

— Вон туда смотрите! — с колумбовским видом указал наблюдатель, и тут дошло до сомневающихся: полгоризонта закрывало ядовито-зеленое облако.

— Черкассы, — радостно подхватили все, — Черкассы!

— Вишь, до чего природа разумна, — умилялся Драч, — больше месяца, как химкомбинат шарахнул, а облако, вишь, все стоит, никуда его не относит! И радостно подхватил общий вопль: — Черкассы!

Вот и колеса повеселее застучали, и выплыли из-за горизонта скелеты вышек химкомбината. Вышки червями труб разноцветных переплетены, и все, разумеется, зеленой пылью пересыпано. Вот и караульные вышки рядом с химическими проступили, без этого соседства ни одна великая стройка не обходится. Но и они теперь в пылюке этой, и не веселит больше глаз проезжего ядреный охранник в добротной шинели.

Никого нет. Редко-редко среди брошенных домов в одном окошко откроется и высунется незнамо кто: ребенок ли, старушка или взрослый мужик. В противогазе не разберешь. Подумал было Зубров отдать приказ и в эшелоне надеть противогазы, но тут облако пошло пореже. Самую опасную зону, значит, миновали. Простучал поезд вокзал брошенный, простучал мимо депо локомотивного, и тянет вокруг города. Ждет батальон своей участи.

Тут Днепр пересекать. Пересечем Днепр у Черкасс — и завтра в Москве будем, прямо на Киевском вокзале. Тут Зуброву и офицерам — награда за ответственную операцию, солдатам — желанный дембель, Россу... ну, в общем, это начальство решит, но он-то думает, что сдаст он мыло наконец и пару дней просто отдохнет, по Москве побродит, а потом уж займется бизнесом. А девицы: от вокзала только мост перейти — и вот тебе Смоленская площадь, вот кольцо Садовое, культурно и неопасно, никаких тебе остапенок. Хочешь — иностранца охмури, чтоб женился и на Запад увез, хочешь — москвичу голову заморочь, чтобы он тебе московскую прописку оформил, а уж если не повезет — урви хоть койку в рабочем общежитии... но это уже мрачная перспектива, и думать о ней не хочется. Все будет прекрасно — только Днепр пересечем.

Обошли город — и пошел поезд под уклон. Промелькнула Сосновка и парк дубовый, вот и Днепр уже виден. Вернее, то, во что его превратили, перегородив.

Не успел Драч, у которого от любой бесхозяйственности сердце болело, пожелать всех болячек во все печенки тем, кто додумался великую реку испохабить, — стал эшелон. Дальше все пути забиты вагонами да локомотивами.

Тут и Драчу стало не до экологии, и Зубров присвистнул. Вагоны некоторые, отсюда видно, с мест сошли, локомотивы безжизненны. Что еще, черт побери, тут стряслось? Но не продвинуться, это ясно. Смотрит Зубров на Брусникина — тот плечами жмет. Драч тоже идей не подает. Хрен его знает, что в такой ситуации делать надо. Ладно, тогда так:

— Два ГАЗ-166, один слева, другой справа от колеи — к разгрузке!

Две легоньких машины слетели вниз, словно шлюпки с крейсера.

—  Связь постоянная, — рыкнул Зубров.

—  Есть! — в два голоса отозвались командиры машин.

Ждет эшелон. Два юрких газика устремились вперед к мосту.

—  Обе разведгруппы — домой! — бросил Зубров в микрофон, а сам карандаш кусает.

— БМД — к спуску! Спустили БМД на грунт.

—  Федя!

— Я! — звякнул Федя из радиорубки.

—  За меня остаешься!

—  Есть!

—  Что, Драч, одной БМД и двумя газиками обойдемся?

— Так неужели ж?

— Так вот, я иду центральной улицей. Она пряменько к обкому выведет. Слева меня не прижмут-, там река. А ты иди по параллельной улице правее. Две у нас цели: обком да штаб дивизии. Там только нам помочь могут.

Может, мост расчистят, может в дивизии переправочные средства есть. Понял?

— Понял.

— Тогда двигай. Если стрельбу услышишь — поддержи. БМД тебе отдаю, у меня огневой мощи не будет.

— Понял-понял. Поддержу.

Службу Зубров начинал в этом городе. В этой самой 41 -й Гвардейской танковой дивизии. В разведывательном батальоне. Командиром группы глубинной разведки. А вспомнилась ему сейчас почему-то речка Рось, с которой, по легенде, и Русь началась и получила свое имя. И рассказы местных, что Черкассы древнее Киева и что климат тут был чуть не лучший на Земле, и почва: хочешь — хлеб сей, хочешь — рыбу лови, хочешь — охоться в дубравах... И захотели, и взялись — потому и вся Россия с этой благодати начиналась.

Пылит ГАЗ-166 по бесконечной, ровной, как пулеметный шомпол, улице. И пыль зеленоватая. Вроде вымер веселый город, и усомнился Зубров в своем решении. Он да водитель Чирва-Козырь, больше никого. Правда, по соседней улице еще один газик идет да БМД рядом. Там и Драч, и Салымон, и еще трое-четверо надежных ребят.

Домики пустые мимо бегут. Погуще постройки пошли. Повыше. Миновали почтамт — и вот тебе площадь центральная, Ленин гранитный со снесенной головой, обком белокаменный — и люди наконец. Да не люди, а ревущая толпа. Гром да грохот. Штурм, похлеще штурма Зимнего. Дым из обкомовских окон да стрельба. И коммунистов рвут на части. Ну, это уж совсем нехорошо. Вроде и заслужили коммунисты сотни казней — но зачем же им все-таки ноги и прочее отрывать, если можно просто и гуманно их на фонарях развесить?

Рыкнул Зубров, но не был услышан. Толпа в зверстве. Лица все серые и даже с прозеленью, не дай бог такие лица во сне увидеть! И не пробьешься туда, к людскому водовороту — где всего интереснее, где история вершится, пока еще никем не перевранная.

Матюгнулся Зубров — и к двери. Чирва-Козырь из этих матюгов понял одно: надо ждать командирского возвращения. На газике к центру толпы никак не пробиться.

Распихивает Зубров толпу и сам под бока получает. Гуще пошло да злее. Рвут обкомовских воротил. Бьют об асфальт черепами. Мозги вокруг и кровавые лохмотья. А из обкома новых вытаскивают: кого под руки, кого за ноги. И последним меньше мучиться: лестница высокая, успеют головы расшибить, пока дотянут до места главной расправы.

— Ах ты ж сука! За что у меня ребеночек помер от вашего комбината?!

— Кто, паскуда, сыновей моих в лагерь загнал?

— Я к тебе на прием годами ходил, жилья просил, а ты на меня и не смотрел! Глянь, сволочь, в последний раз!

—  Сколько, падла, из-за тебя девки в общежитии абортов сделали? Кто распорядился — с детьми не держать?! Дайте ж мне его, люди, в руки на минутку! За доченьку мою нерожденную!

Вот девчонку волокут в школьной форме. И жадные руки к ней. Рвут с нее все. Ручки тоненькие, рот уже разбит, шейка запрокинулась...

Тут уж Зубров не стерпел. Рванулся он к девчонке, народ распихивая, — и видит, как уже клонят ее к земле, с попки последнее срывают. Каждому потешиться охота. Кому какое дело — виновата она или нет? Их-то мальцы, химией отравленные, тоже ведь ни в чем виноваты не были!

Ухватил Зубров девчонку за руку, а ее за другую от него тянут, и в морду Зуброву, и в морду...

— В очередь! В очередь, зараза, становись! Понацеплял на себя звездочек! Офицер называется, а в очередь не становится!

Получил Зубров прикладом в темя и в зубы получил. Автомат у него за спинор!, пистолет за поясом. Но не дотянуться теперь до них. Давка, да еще одна рука девчонкой занята. И не стрельнешь тут, в толпе: разорвут. Тут каждый сам с автоматом на плече. Прижал к себе Зубров девчонку — живую ли, нет ли — и понимает, что тут ему и конец. Нет уже ни обкома, ни штаба дивизии, ни самой дивизии. Никто ему не поможет. А Чирва-Козырь далеко-далеко остался, аж на том углу. Ни его не видно, ни он Зуброва не видит. И сигнал не подать.

Вмастил кулаком между глаз кому-то, ногой в расстегнутый уже пах, получил по челюсти — и понял: конец. Жаль, Салымона с лопатой рядом нет, жаль, Драча где-то черти носят. И жизни жаль — но, с другой стороны — кончена правильно, как офицеру положено!

Прет Драч по соседней улице, грудь вперед, носом ветер режет. Ревет БМД. Маленькая, зараза, но сильная. И газик боевую картину дополняет. Гремит мини-колонна по пустым улицам. Добра-то, добра-то! Из каждого сада абрикосовые деревья на улицу свешиваются, и плоды в цвет вдарились. Жаль только — все ядовитой зеленью пересыпано! Если кого и кормить теми абрикосами да грушами — то только врагов народа. А как же мужику добро проезжать, с собой не забирая? И картошки по огородам — видимо-невидимо, и кукуруза уже переспела. Эх, в чайнике сварить бы десяток початков да горилкой запить. Добро, добро кругом... До чего земля богата! И все перепорчено.

— Водитель! Стой, зараза!

— Что такое?

—  Нюхай! Как? Чем пахнет?

—  Куревом.

— То-то, куревом! Уж три квартала, как пахнет! Что ж это означать может? Сержант Сабля?

—  Это может означать, что курево душистое!

—  Младший сержант Салымон?

— Это означает, что в данном городе не только выпить любят, но и покурить!

— Рядовой Аспид! Вопрос разведчику на сообразительность: что это может означать?

— Только то, товарищ капитан, что курева тут предостаточно!

— Правильно, бисов сын: фабрика тут табачная! Читал на этикетке «Прима» — «ТБЧ ф-ка Черкассы»?

Ну так вправо вперед! Салымон, за мной! Аспид — на связь, от Зуброва сигнал не проморгай! Сабля! Ящики принимай!

— Так неужели ж такую фабрику до нас никто не грабанул?

— Да грабанули ее, так не всю же! Вон Советский Союз — семьдесят лет понадобилось, чтоб весь разворовать! Тащи, Салымон!

— Товарищ капитан, так ящики ж в этой дряни зеленой!

— А ты споднизу волоки! Пыль-то, она сверху оседает! А внизу — целенькое, плюс упакованное герметически!

— Что-то от командира сигнала нет...

— А ты грузи! Нет сигнала — значит, все в порядке у него. У нас и по радио связь, и ракету он в воздух может послать, синего огня, и из автомата пальнуть. Тихо — так ты грузи, грузи! Командир нам за это спасибо скажет!

—  Нет, товарищ капитан, вы тут грузите, а я командира проведаю!

—  Стой, Салымон, приказ мой слушай!

Но Салымон уже вскочил в газик, Аспида на водительское место бросив. Показал Аспиду кулачище такой, что у того сразу сомнения отпали: капитана приказы выполнять или младшего сержанта. Взревел ГАЗ-166, и за поворот унесло его выхлопной дым.

Несется Салымон по улице, и уже чует душа его недоброе. Люди попадаются, да суматошные все, глаза у каждого с мелкой ненормальностью. И уже чувствует Салымон, что Зуброву негде быть, как в самой свалке.

— А ну разойдись! — гребет Салымон народ вправо да влево. Ледоколом арктическим прет. Лопатой своей над головой крутит, как вертолет. Вон командир! Вон он!

— Ах, разойдись, зашибу! — И шибет Салымон. Ухватил Зуброва, из толпы тащит. А Зубров девку за собой потянул.

— Да вы, товарищ полковник, девку-то бросьте!

Не реагирует полковник. Вроде ум у него отшибло.

Что ж, потащил Салымон обоих из толпы. Вот и Аспид с машиною, вот и Чирва-Козырь с другой. В первую прыгаем! Влетели Салымон с Зубровым в газик, девку прихватя. А уж Аспид педаль в пол вдавил. Тут и стрельнуть можно. Салымон длинной очередью привет толпе шлет. Не по головам, конечно, а чуть выше. Жалко людей кровянить: благородным делом заняты, обком штурмуют. Ну, конечно, не без перегибов — так ведь столько лет терпели! Эх, другой бы расклад — Салымон и сам бы с удовольствием поучаствовал. Кто маму-папу сгноил, кто меня в интернате куском попрекал, а?

Но, с другой стороны, не на детях же отыгрываться! Глянул Салымон на девку, которую Зубров все еще придерживал за плечо — нет никакой девки! Как котенок за шкирку — висит на руке командира детеныш женского пола. Ей еще до девки года три из лифчиков-трусиков вырастать. Скинул Салымон куртку, да того детеныша замотал, как пеленашечкой: не сиди голой среди мужиков. Тут Зубров голос подал:

—  Салымон!

— Я, товарищ полковник!

— Связь давай.

— Есть связь.

— Брусникин, Брусникин! Слышишь, я Зубров!

—  Слышу!

—  Погоня за нами, пару взводов навстречу гони!

— Понял!

— Свяжись с Драчом, материи от моего имени, пусть тылы мне прикроет. У него, гада, броня и мощь огневая.

— Понял.

—  Как там у тебя?

— Отбиваемся, товарищ полковник

— Этого еще не хватало! От кого?

— Да прут какие-то, видно, бронепоезд наш понравился.

Тут вдали пару раз ухнула танковая пушка, подтверждая, что идет нешуточный бой.

— Брусникин!

—  Я!

—  На месте не стой! Маневрируй! Цель из себя хорошую не делай.

— Понял.

— Да далеко не уходи.

— Понял.

— И врача наготове держи.

— Нету врача, товарищ полковник. Короткой очередью насквозь прошило. Три входных — три выходных. Прием.

Но не было на это больше времени: за ними с гиком и свистом неслись тачанки, велосипеды, древние мотоциклы и даже почтенного возраста БТР-152.

— Жми, Аспид!

Аспид жал. Уже ясно было: ушли. Салымон, распираемый радостью, поинтересовался:

— А что это вы, товарищ полковник, бледный такой?

— А ты на себя посмотри!

Эшелон рванул с места назад немедленно, как только прибыли все три машины. Ясно было: тут не прорваться, надо идти через Ростов. Груз был цел. Американец тоже. По словам Брусникина, он держался молодцом: не паниковал и под ногами не путался. Задние вагоны вообще не пострадали: нападали спереди. Мертвых и раненых подсчитывали уже на ходу.

Трудно задом наперед тяжелому эшелону. Вновь на горизонт выплывают недавно еще смрадно дымившие, а теперь мертвые трубы химкомбината. Плывут мирно корпуса заводские, чахлые деревца, хрущевские пятиэтажки и снова корпуса. Кусок оборванного троса на ветру скрежещет по металлическому боку ржавого резервуара. Ветер гонит по степи пыльные смерчи. Копоть, дым, смрад, тоска.

— Говорит первый. Всех командиров подразделений на селектор. В вагонах осмотреться. О потерях доложить. Железнодорожный взвод?..  .

—  Тепловоз и цистерна в порядке. На бронеплощадке вмятины. Расход боеприпасов — шесть стодвадцатипятимиллиметровых и восемьсот девяносто пять двадцатитрехмиллиметровых снарядов. Убит — один, командир первой башни. Ранено трое: наводчик первой башни и двое сцепщиков.

— Со сцепщиками ясно. А как же их в башне угораздило?

— Они из люков высунулись посмотреть на результаты своей работы.

— Салымон!

—  Я!

—  Подберешь в девятом взводе пару толковых ребят в первую башню. Тренировки день и ночь. Чтоб освоили!

—  Есть.

— Саперный взвод?

— Потерь нет.

—  Взвод связи?

— Погнута пара антенн. Устраняем.

— Транспортный взвод?

— Трое убито, семь ранено. Обе БМД и девять ГАЗ-166 — в порядке. БМД грузили с трудом. Все потери людей — на погрузке. Один ГАЗ-166 сильно поврежден и брошен у полотна. Грузить не было смысла и времени.

—  Правильно. Отделение обеспечения?

—  Убит врач и все трое санитаров. Они пытались оказать помощь сцепщикам, но в этих местах повязку с красным крестом не признают.

—  В боевых взводах? Первый? Второй? Третий?.. Девятый?

—  Потерь нет. Нет. Нет. Нет...

— Батальону! Нам всем крупно повезло. В этой выемке достаточно было позади бревно на рельсы бросить, а после весь батальон огнеметами изжарить. Повезло. Действовали все хорошо. Командирам подразделений к вечеру представить списки отличившихся. Лично я в бою видел только несколько человек Кого следует наказать, накажу. А отличаю сержанта Салымона. Сержант Салымон!

— Я! — звякнул селектор.

— За проявленную инициативу и храбрость, за спасение жизни командира объявляю благодарность с присвоением воинского звания старший сержант!

—  Служ. Сов. Союзу!

—  За все годы службы ни одного повышения, а тут за одну неделю — сразу три. Ох, Салымон, быть тебе генералом.

—  Рад стараться!

—  Батальону! У вокзала — остановка. Все взводы с четными номерами — оборона правее эшелона. С нечетными — левее. Расцепляем эшелон. Перегоняем тепловоз в самый хвост. Бронеплощадку — на поворотный круг и вперед тепловоза. Затем полное переформирование состава: платформы с БМД и ГАЗ-166 должны оказаться в самом конце. Обе БМД обложить мешками с песком и по возможности больше снимать с платформ не будем: использовать как огневые точки. Вопросы?

— Нет.

— Приближаемся к станции. Батальон — к бою! Много Драчу работы. И то не забыть, и это сделать, там углядеть, тут не прозевать. Носится он по вагонам, кричит, ругается, наставляет, подсказывает. А как только свободная минутка выпадет, так и вспомнит капитан, что не наказан еще.

Хорошо служить с дурным командиром, с таким, который психологии не понимает. Провинился, а дурной командир сразу взысканием тебя — хрясь по загривку, оно и легче. А еще дурной командир сразу кричать начинает, тут и огрызнуться не грех. А вот как попадешь к такому Зуброву — и мучайся. Драч уж пару раз на командирском пути показывался, словно айсберг по курсу «Титаника». Хочет хитрющий Драч поскорее узнать, как его Зубров накажет, чтоб не маяться, значит. Но Зубров тоже слегка в психологии понимал. Не наказывает, и все тут, и не кричит. Ходит мимо, вроде айсберга и не замечает. Приходится айсбергу при приближении «Титаника» в сторону отскакивать, оставаясь незамеченным.

Долго мучился Драч, наконец не выдержал, стукнул в командирскую дверь.

—  Разрешите войти, товарищ полковник?

— Ну, войди.

Помялся Драч у входа, не зная, как и начать, но и Зубров молчит.

— Вы б, товарищ полковник, наказали меня...

— А за что?

— Увлекся я на этой фабрике проклятой...

— Как же тебя наказать?

—  Расстреляйте меня, товарищ полковник, — говорит Драч, а сам думает: это ж надо таким змеем быть!

Мне ж самому и наказание себе выбирать приказал, а маленькое выбирать неудобно...

— Ладно, Ваня, хитрый ты мужик, мне тебя, видать, не перехитрить. Если бы ты выговора попросил, так я б тебя расстрелял. А раз расстрела просишь, так даже и выговор объявлять неудобно. Под арест тебя сажать некуда. Держать в купе под домашним арестом тоже не очень удобно, кто ж тылом править будет? В общем, так, вес тебе все равно надо сбрасывать: девчонки, как я наблюдаю, на тебя поглядывают. Так вот для этой твоей же пользы наказанием будет трое суток лечебного голодания.

— Есть десять суток лечебного голодания! Разрешите идти?

—  Разрешаю!