УДК 821.161.1-313.1

ББК 84(2Рос-Рус)6-44

       С89

ISBN 5-8026-0082-9

               © Издание на русском языке, «Гудьял-Пресс, 2000

© В. Суворов, И. Ратушинская, В. Буковский, И. Геращенко, М. Ледин, 2000

© Художественное оформление, ООО «ТЕХНЕКСО», 2000

Глава 5

Как Зубров в 13-ю роту вошел, никто не видел и никто не упомнит. Но выход его приметили. Вышел Зубров из 13-й, и чудеса понеслись. Вслед за ним человек триста дембелей высыпали на плац, построились повзводно, грянула музыка, и давай дембеля руками-ногами вымахивать. Да не просто так, а в такт, в ритм. Сержанты знай себе покрикивают. Часа два вместо обеда вымахивали, а потом каждый взводный сержант воспитывал их на свой манер: кто — вставай-ложись, кто — пузом по асфальту ползи (а пузечко у дембеля уже вновь нежность обрело), кто противогазным бегом забавляется. И гремели песни строевые о лихой пулеметной тачанке и о трех танкистах, давших отпор коварному врагу. И сапоги гремели. И слышен был лязг лопат, штыков и прикладов, да такой яростный, на который способны самые злые первогодки.

К вечеру слух по бригаде прошел, что дембеля решили отомстить командованию новым, доселе неизвестным способом. Были и другие слухи. Говорили о массовом психическом вывихе, о влиянии наркотиков, о вредных последствиях афганской войны, которые будут сказываться в пятнадцати грядущих поколениях спецназа. Говорили об ответственной правительственной задаче, о таинственном грузе. Девки, дембелями внезапно брошенные, принесли из порта слух о мыле. И пошел гулять новый гибридный слух о том, что дембеля какого-то иностранного мыла по пьянке объелись, приняв его черт знает за что. Те же девки из бригады в город понесли потрясающие новости о массовом помешательстве дембелей, о магической силе новейшего аппарата, доставленного из-за рубежа, с помощью которого некий полковник Зубастов (он же Зубрастов) заставляет толпы непокорных людей делать все, что ему, Зубееву (он же Захварастуев) взбредет в голову. Чудесный аппарат неким образом связался с мылом. То ли на мыле он работал, то ли просто иностранный термин, которым аппарат назывался, имел созвучие с русским словом «мыло». Слух о таинственном полковнике, управляющем психикой непокорных, напоролся на слух о совсем другом полковнике, скромном и кротком, который только на трамваях по городу и ездит, и которому сам Миша будущность великую предрекает. Два слуха мирно сосуществовали пару дней, а потом слились в один и обросли самыми достоверными подробностями и с этого момента были уже не слухами, но фактами, подтверждать которые вызывались тысячи свидетелей, все своими глазами видевшие.

А 13-я рота вдруг прекратила свое существование, превратившись в батальон. Караулы вокруг удвоили и проволоку восстановили, добавив новой. И из-за той проволоки вопли раздавались и стрельба. С верхних этажей соседних казарм видели бои рукопашные, чистку оружия далеко за полночь, подъемы до рассвета, а то и тактические занятия на всю ночь. И вздыхали солдатики: ждем дембеля, как рая земного, ужели и нам судьба такой месяц последний уготовила?

Три дня и три ночи наполнял новый батальон шумом весь военный городок и наводил сотни голов на самые разные догадки, а потом был выстроен батальон на строевой смотр и полковник речь говорил. Что он там говорил, никому со стороны расслышать не удалось. Но были высказаны соображения.

— Даю тебе бронеплощадку, — сообщил Гусев, сделав широкий жест.

— Чего? — не понял Зубров.

— Бронеплощадку. Фильмы про войну смотрел? Смотрел. Ну так вспоминай, что бронеплощадкой называется боевой вагон бронепоезда.

— И вот из тех былинных времен мне и дают музейный вагон?

—  Нет, не из тех былинных. Мы — единственная страна мира, которая и в конце двадцатого века имеет бронепоезда. Железные дороги — главный транспорт. На случай Третьей мировой войны мыслилось обеспечить надежную защиту железных дорог и потому в составе железнодорожных войск есть бронепоезда и отдельные броневагоны, называемые, как ты теперь знаешь, бронеплощадками. В мирное время все бронепоезда и бронеплощадки стоят в консервации. Ждут своего часа. Вот дождались. Понятно, что почти все они были сосредоточены в центральных районах страны — оттуда мыслился поток войск и вооружения к границам. А в западных приграничных округах им делать нечего.

В нашем Одесском округе одна только оказалась. Любуйся.

Залюбовался Зубров. Было чем. Бронеплощадка — это восьмиосный стодвадцатитонный вагон, закованный броней. Над первой группой осей — башня танка Т-72, над второй группой осей — башня «Шилки» — зенитной самоходной установки ЗСУ-23-4. Судя по вооружению, сработали эту красавицу не менее десяти лет назад, но она так и осталась новенькой, простояв долгие годы в депо, покрытая защитной смазкой и укутанная брезентами. Теперь брезенты и смазку сняли, и она предстала во всей грозной красоте перед своим будущим командиром.

—  Зайдем?

— Зайдем, товарищ генерал-полковник. Пахнуло краской свежей.

—  В самом носу танковая башня.

— Самая обыкновенная башня с самого обыкновенного танка?

— Именно так. Только в танке силуэт низкий, поэтому при подъеме ствола вверх казенник пушки упирается в пол и пушку особенно не задерешь. А тут простор, казенник никуда не упирается, и поэтому пушку можно задрать очень высоко. При случае и по воздушным целям можешь шарахнуть. За точность не ручаюсь. Но лучше стрелять не особенно точно, чем никак. Мощь у пушки — дикая: Никто на западе таких пушек на танки не ставит. А заряжение автоматическое: восемь-девять выстрелов в минуту. Места в бронеплощадке много, и поэтому запас снарядов — ровно в пять раз больше, чем в обыкновенном танке. А вторая башня — с нашей родной «Шилки». Двадцать лет у американцев ничего подобного не было, а всего-то в ней: радарчик и четыре автоматические пушки, скорострельность четыре тысячи выстрелов в минуту. Старушка, конечно, но по самолетам сгодится. Рекомендую и по наземным целям.

А теперь по вагону пройдем. Тут — твой командный пункт с приборами наблюдения и внутренней связи. Бронеплощадка идет впереди локомотива, частично закрывая машинисту обзор, поэтому на твой командный пункт выведены приборы дистанционного управления. Со всеми приборами разберись. Кроме тебя тут постоянно будет находиться лейтенант железнодорожных войск. В состав твоего батальона включаю целый взвод железнодорожников — машинисты, механики, ремонтники мостов и пути, расчеты башен. Железнодорожный командир тебе скоро представится и покажет все хозяйство. А тут твоя командирская рубка. Комфорт, как у командира крейсера. Рубка связи — рядом. Кое-какое радиооборудование мы тебе вчера дополнительно вставили, включая станцию Р-600.

— Р-600? Правительственная связь?

— А как же. Ты ответственную правительственную задачу выполняешь. Будешь держать постоянную связь со мной и с Центральным командным пунктом, и с «Инстанцией». Понятно, что антенны выдвижные очень громоздкие и разворачивать их можно только на остановках.

— Кто же у меня на Р-600 работать будет?

—  Понятно, никто такую станцию не потянет, кроме эксперта с многолетним опытом правительственной связи. Отдаю тебе своего личного радиста-шифровальщика, майора Брусникина. Да вот он тут сам со своей аппаратурой.

Из аппаратной на Зуброва глянула веселая чумазая рожа.

— Товарищ генерал-полковник, разрешите представиться своему командиру?

—  Представляйся.

— Товарищ полковник, майор Брусникин, представляюсь по случаю назначения начальником связи вверенного вам батальона.

— Здравствуйте, майор.

— Здравия желаю, товарищ полковник.

— Чем занимаетесь, майор?

— Готовлю аппаратуру к работе в боевой обстановке.

— Я вас где-то раньше встречал?..

— На узле перехвата в Гаване, товарищ полковник.

— Да, вспомнил. Продолжайте работу.

— Есть продолжать работу.

Грянула команда и покатилась по углам безбрежного плаца, залаяла эхом вдали. Замер батальон. Не шелохнется. Только Зубров вроде как приплясывает на месте, точно жеребец в нетерпении. Радостное бешенство полковника переполняет. Хлестнул Зубров прутиком по голенищу и приказал, как отрубил:

— Младший сержант Салымон!

— Я!

— Сорок шагов вперед! Шагом АРШ!

Отпечатал Салымон сорок указанных ему шагов, замер. Ждет. И батальон ждет. Застыв. Что еще Зубров учудит? Что еще ему в голову взбредет? Ишь глазом-то, глазом косит. Жеребец, он и есть жеребец.

— Продемонстрируй, Салымон, мощь свою.

— Есть продемонстрировать мощь!

Ухватил Салымон метров трех антенну. Взмахнул слегка как кнутом цыганским. Побежала волна по змеиной спинке. Вздохнул-выдохнул. Примерялся долго, поглядывая на красавицу березку на краю плаца.

—  С-а-а-лымон, — с распевом протянул Зубров предварительную команду и тут же рубанул команду исполнительную: БЕЙ!

Развернулся Салымон дискоболом на полный круг, волоча за собой по земле антеннов конец, крутанул над собой свистящую стальную плеть и положил конец ее на березовый стволик. Захлестнула антенна ствол, обвилась, облепила. И опала. Постояла, постояла березка и подкосилась.

— Славненько. А если б такой антенной кому по хребту врезать? Переломил бы хребет одним ударом? — сам себе задал вопрос Зубров и сам же уверенно ответил: — Переломил бы.

И батальон молча со своим командиром согласился.

—  Младший сержант Салымон!

— Я!

— Назначаю вас своим телохранителем и исполнителем, с сохранением должности старшины батальона и присвоением воинского звания сержант!

—  Служ... Сов... Союз!

—  Становитесь в строй!

—  Есть!

—  Вот что, сучьи дети. Полномочий у меня всегда хватало...

При этих словах по строю легкой рябью понесло усмешку полного согласия. Собственной шкурой вспомнил каждый, что полномочий действительно Зуброву всегда хватало. А еще вспомнил каждый, что полномочия свои он использовал полностью, до упора, ну и еще самую малость сверх того.

— А теперь получил я полномочия чрезвычайные. И потому порядок будет такой: любой приказ любого из командиров от ефрейтора до полковника, выполняется любой ценой. — Окинул Зубров батальон цепким взглядом и повторил совсем уж тихо: — Любой приказ, любой ценой.

Сказал последние слова он вроде сам себе, но услышан был даже и в задних рядах.

— Если ради выполнения жизнь придется положить, что ж, клади жизнь. Чего ее жалеть? То не приказ, ради которого жизнь положить жалко. То не страна, ради которой солдат жизнью не готов жертвовать.

На смерть идем. Все. Днем раньше, днем позже — велика ли разница? А уж если подыхать, так красиво. Подохнем, но приказ родины выполним!— Выполним, — вдруг отозвался глухо батальон.

— За невыполнение любого приказа запорю шомполами. За злостное невыполнение после ста шомполов Салымон еще и антенной добавит. За невыполнение приказа сержанта — один удар антенной. За невыполнение приказа прапорщика — десять ударов антенной. За невыполнение приказа офицера — сто антенн! Ну, а если кто моего приказа не выполнит... — Зубров на мгновение задумался... — Кто моего приказа не выполнит... — того я прошу. Но мои приказы рекомендую выполнять. Не мне служите, сучьи дети, но родине нашей. Спасать ее идем. Что везем, ни мне, ни вам знать не дано. Может быть, везем нечто такое, что родину нашу спасет. Довезем, и будет она жить в свободе, в труде, в радости. Не довезем — может, рухнет она к чертовой матери. И будет править нами всяк кто ни попадя. Но не быть тому! Груз мы доставим. Любой ценой. Любой. Приказали мне формировать батальон только добровольцами. Вот тут я применил первый раз свои особые полномочия: никаких добровольцев. Всегда так было: командиру приказывают, что сделать надо, а уж как, пусть сам сообразит. Вот и мне приказали груз доставить, а уж как — сам решу. И решил: без добровольцев. Родина в развале. Спасать надо. И не нужно мне знать вашего желания. Горе той стране, которую защищают только желающие. А если желающих сдохнуть не найдется в достатке, тогда как? Так вот, кого знаю, кому верю, кого в деле видел, того взял. А теперь кому прикажу сдохнуть, все и сдохнем. Вопросы ЕСТЬ?

—  НИКАК НЕТ!

— Тогда с Богом.

Тетя Маня с неодобрением смотрела, как Любка в нахальном халатике прошлепала к кухонному крану.

—  Совести у девки нет: за полдень просыпаться! То-то вся рожа опухла, на что только мужики падают!

— Такая у меня работа, тетя Маня: всегда третья смена, и хоть бы кто за вредность молочка выделил! — захохотала Любка и отвесила соседке смачный воздушный поцелуй.

Это была их обычная перепалка. Остальные соседи в эту пору томились на работе, и пенсионерка тетя Маня скучала без компании. Против нотаций Любка не возражала.

—  Воспитывай меня, теть Маня! Как перевоспитаешь — Господь тебе все грехи отпустит! Успела, небось, пошустрить, пока молодая была?

— Ты моих грехов не считай!

— Где уж мне считать, я дальше сотни не умею!

— О себе бы подумала, позорница: двадцать восемь лет — и ни семьи, ничего! Думала — потом успеешь? Чтоб у меня так печень болела, как ты успеешь!

Сегодня тетя Маня звучала мрачней библейского пророка, но спросонок Любка этого не уловила и продолжала так же весело:

— А я вот ребеночка нагуляю и тебе подкину: читай ему мораль с утра до вечера!

— Тьфу на тебя, беспутная! Да не крути ты кран, не крути! Не умыла личность свою выдающуюся, когда все нормальные люди умываются — ходи теперь тушью извозюканная! Нет воды и не будет теперь. Обожди дождичка, тогда ресницы разлепишь!

— А чего такое, теть Маня? — встревожилась Любка. К перебоям с водой одесситам было не привыкать, в последние пару лет ее обычно качали хорошо если три часа в день. А уж ночью водопровод не работал еще со второй эпидемии холеры. Но не стала бы старуха так расстраиваться по пустякам.

— А такое, что остапенки Беляевку заняли! На Одессу теперь идут! Любка так и села.

— Да ты точно знаешь, тетя Маня?

— Куда точнее! Я уже с утра полгорода с ведром оббегала! А у колодца в Канаве коммуняки караул выставили, никого не пускают.

Новости были хуже некуда. Что значит «заняли Беляевку» — Одесса знала с военных еще времен. Из Беляевки тянули воду, и не было проще способа взять город, чем отрезать его от единственного источника и начать вымаривать жаждой.

Тетя Маня хорошо помнила зеленую водочную стопку, которой делили последнее на всю квартиру ведро воды, когда подошли немцы. Тогда, однако, удалось продержаться: город сравнительно быстро сдали, немцы, войдя в него, оказались румынами, и по-настоящему плохо стало гораздо позже — когда ввели войска СС, и появились виселицы на улицах.

Теперь же, в ширящейся неразберихе, можно было ожидать всего. Даже самые эрудированные уличные пацаны не всегда могли перечислить все названия повстанческих армий, мародерских банд и политических партий. Любой замурзанный вундеркинд (а других детей одесские мамаши не производили с самой дореволюции) мог заткнуть за пояс любого западного советолога, но все же рисковал сбиться.

— Коммуняки, сицилисты, зеленые сицилисты, монархисты, конституцонные петлюровцы, савеловцы, голубые братья, черноморцы, автономники...

— Дурак, остапенков забыл! Чур, теперь не считается, раз ты встрял!

Остапенки, по слухам, были беспощадны к инородцам, а инородцами были все, кто не мог чисто произнести украинское слово «паляныця».

У них были эрудиты, способные аргументировать притязание Украины на какую угодно территорию, вплоть до канадской автономии. И у них были веселые хлопцы, готовые отстаивать эти притязания безо всяких там летописей и раскопок. Возможному оппоненту вежливо предлагали произнести проверочное слово и в случае неудачи приглашали с поклоном:

— Прошу пана до гилляки!

Теперь они за пятьдесят километров. Но, войдя в Одессу, на первой попавшейся акации они могли бы развешать представителей каких угодно наций, кроме греков, — да и то потому, что одесскими греками в свое время озаботился лично товарищ Сталин. Тетя Маня рассказала, что уже открылись частные курсы Абрама Соломоновича Мендельсона. Он учил произносить «па-ляныця» интенсивным методом, а плату принимал водой. За обучение детей он брал вдвое меньше, но не из альтруизма, а из уважения к честному бизнесу: детские группы обучались вдвое быстрее.

По словам тети Мани, был и расширенный курс, где кроме ключевого слова изучались популярные проклятия и нелестные пожелания. Они были призваны окончательно убедить экзаменаторов в невиновности испытуемого.

— А ты, тетя Маня, записалась?

— А нащо мени, сим болячек твоему батькови в печинку, в жидив ридний мови вчытыся?! — отрезала тетя Маня. И пораженная Любка так никогда и не поняла: с утра ли успела шустрая бабка пройти интенсивный курс или умела так выражаться с безгрешной юности.

Так или иначе, пора было на работу, и Любка предпочла изводить французский лосьон для смывки вчерашнего грима, чем хоть грамм из полутора литров воды, выделенных ей тетей Маней. Склочная, старуха исхитрилась-таки урвать последнее ведро и сейчас делила его на всех. Ей вовсе не улыбалось, в случае долгой осады, выжить последней изо всей квартиры.

— Любка, привет! Умытинькая, мымра!

— Любаша, слышала: остапенки идут! Побалуемся с хлопчиками чорнобривенькими!

— Любка, меняю двадцать штук на капусту, по юго-западному курсу!

— Люба моя, вымри на месте: мыло подогнали, целый ешелон!

Из этого залпа приветствий Любка выделила только новое слово «мыло» и устремилась его разъяснять:

—  На фиг мыло, раз воды нет?

—  Не горюй, сестренка, намылишься! Сеня Жареный обещал, что дальше Портофранковской не уйдет! Представляешь — из Америки контейнеры, так и написано.- «Маде ин Канаде». Мой голубь всю ночь по сверхурочке таскал, к утру только и мог, что бульончик пить!

Канава бурлила, перемывая сенсацию. Из нее высасывали самый смак, как из крабьих клешней, запивая пивом и сплевывая, как окурок, — тем, кто готов подобрать. Любка не спешила спускаться к порту, уловив слова «вокзал» и «спецназ». Никакой следователь не вывел бы из изощренной одесской речи связь между Любкиной надеждой на красивую жизнь и троллейбусом «номер раз», ходившим теперь действительно раз в сутки.

Но именно в этот троллейбус впихнула свою идеальную фигуру Любка Машкара, неся при себе самодельную сумку-банан. В сумке были: паспорт гражданки Советского Союза, свидетельство о рождении в городе Одессе, пачка американских супертампонов на случай обильной менструации, диоровские кружевные трусики, блок безопасных лезвий «Жиллетт», оренбургский пуховый платок и томик Есенина. .

На вокзале пахло мочой, мазутом и прочей скверной. Тут каждый поцелуй был, как последний. Тут било под ребра беспризорным сиротством, и хотелось поджечь что-нибудь: то ли лабаз, то ли горком.

Среди бесцельно дрыгающихся фигур Любка различила единственное смысловое движение: у запасного пути, где не было никаких объявлений. Перетянутый невидимо чем, туже, чем игрушечной портупеей, там командовал чернявый, ладный, с разбойничьими глазами. Конечно, Любку повело туда, куда все спешили, не узнавая друг друга или ловко прикидываясь. Она, проделав нужную серию ужимок глазами и попкой, разделила багажную полку с какой-то мымрой. И заснула прежде, чем грянули колеса о стыки.

— Так, Зубров, все погрузил?

—  Все, товарищ генерал-полковник.

—  Все проверил?

— Все.

— Жаль, что второй бронеплощадки у меня нет. Обходись одной. В пути тебе несколько раз придется отходить назад, переформировывать состав. Старайся сохранить тот порядок, в котором поезд стоит сейчас: балластная платформа с рельсами-шпалами и ремонтным инструментом, за ней бронеплощадка, потом тепловоз, за тепловозом — цистерна с топливом, платформа с контейнером, пассажирские вагоны батальона и платформы с боевыми и транспортными машинами.

— А это кого там цепляют?

— А это тебе нагрузка...

— Что еще за нагрузка?

— Видишь ли, Зубров, приказали мне партийных товарищей в Москву отправить при первой возможности. Ты у меня самая первая возможность. И последняя.

— Товарищ генерал, сжальтесь. Куда мне этих дармоедов? А кормить их чем?

— Слушай, ни мне, ни тебе никто не приказывал их в Москву доставить. Приказано только из Одессы отправить. А там...

—  Понимаю, но приеду в Москву, и прикажут отчет писать, всю правду...

— Что напишешь, то и станет правдой...

— А как я их по мятежным территориям провозить буду, там народ на коммунистов злой, они своим присутствием лишние трудности создают.

— Дело обстоит как раз наоборот. За проезд по мятежным территориям с тебя плату требовать будут, денег я тебе в командирскую рубку три чемодана поставить приказал, да только никто сейчас советский рубль не принимает. На какой режим ни нарвешься, на анархистов или монархистов, каждому приятно с коммунистами счеты свести. Соображай, в общем, сам. Мне их холить и лелеять тоже, понимаешь, не ко времени. Остапенок с Беляевки выбил — другие лезут. А тут еще изволь Молдавией заниматься с теми же силами.

Да ты не горюй: главная нагрузка тебе еще впереди. Из Москвы распоряжение пришло доставить не только груз, но и американца, что при нем. И уж этого изволь довезти в целости и сохранности... А вот он и сам идет. Делай дружбу-мир, потом разъясню.

Подошел крепкий улыбающийся мужик, постарше Зуброва, одетый, будто на пикник собрался.

—  Вот, мистер Росс, командир нашего поезда. Он вас и подвезет, как мы договорились, до самой Москвы, и груз поможет доставить на место. Знакомьтесь: полковник Зубров.

Рукопожатие у американца оказалось приятное: открытое и дружелюбное.

— Меня зовут Поль, — старательно выговорил он.

—  Меня — Виктор. Вы прекрасно говорите по-русски, Поль!

— О, нет, нет. У меня не хватает практика. Я буду рад улучшить свой язык. Это есть чрезвычайно любезно, товарищи, что вы так добро согласились мне помочь.

— Что вы, — улыбнулся Гусев. — Обычное дело. Помогать укреплению международных связей — наш долг.

И к тому же вы знаете, как у нас сейчас поощряют кооперативы. А вы ведь друг нашей страны, Поль. Сейчас товарищ Зубров вас устроит в купе. Вещи-то ваши где? Делать нечего, подозвал Зубров Драча, отвел в сторонку и распорядился вполголоса:

—  Этого — в отдельное купе, рядом с твоим собственным. Уплотни там ребят. Да обращайся, как с хрустальной вазой. Американец он. По-русски, учти, понимает. А я тебе все потом объясню — когда сам разберусь.

Когда Драч увел очень довольного Поля, а следом поволокли его чемоданы, Зубров попросил уточнить инструкции:

—  Товарищ генерал-полковник, как прикажете с ним в дороге обращаться?

— А на это нам указаний не дали. Ты его вместе с грузом должен сдать живого и здорового, вот и все. А что это за фрукт — я сам не понимаю. То ли, понимаешь, шпион — и тогда ты везешь его под арест. То ли консультант, как с секретным этим оборудованием обращаться — и тогда он на наших работает. Мне он, когда я его встретил со всей помпой, выдал легенду: он, мол, бизнесмен, везет контейнер мыла в Москву по договору с каким-то кооперативом. Ну, я легенду на всякий случай поддержал, помощь ему предложил. Объяснил, что быстрее военного эшелона его никто не доставит. Прикидывается этаким дурачком: от всего в восторге, вопросы задает. Ловко прикидывается, надо отдать ему должное. Так что тебе, пока он не брыкается, тоже разумно эту легенду поддерживать. Но глаз не спускай!

— Слушаюсь, товарищ генерал-полковник!

Вдруг потянул локомотив вагоны за собой. Зубров вскочил в последний вагон, и генерал-полковник Гусев не успел ни пожать ему руку, ни пожелать счастливого пути.

Так и двинул эшелон: с батальоном, с неведомым грузом, с загадочным иностранцем, с партийными боссами, с жульнически проникшими портовыми проститутками и с неоправданно помпезным названием «Золотой».