"Заговор «Королей»" - читать интересную книгу автора (Пушнин Георгий)

МОСКВА, ОСЕНЬ 1998 ГОДА

Было непростое время. Петр Пушкин совершенно не представлял, что ему делать дальше. В бумажнике — шаром покати. Карточка с тремя тысячами долларов превратилась в бесполезный кусок пластика. Счета отправились в тартарары вместе с банками, где были открыты. В боковом кармане была лишь одна кубинская сигара.

Ещё недавно будущее представлялось понятным, просчитанным и безоблачным. Ещё недавно Петр Пушкин разгуливал по Европе уверенной походкой везунчика. Он чувствовал себя умным и необходимым. В европейских банках и финансовых компаниях, где он стажировался, очень серьезные и уважаемые господа пожимали ему руку и называли весьма перспективным молодым человеком. Это было ещё вчера. Он вернулся в Москву двадцатого августа после полугодичной стажировки, чтобы к первому сентября — как дети в школу с портфелями потянулись — оказаться на улице. Трастовая кампания, где Пушкин до этого процветал, лопнула.

В двадцать один Петр Пушкин с отличием закончил военно-финансовое училище и попал по распределению в Северный военный округ. Через два года в звании старшего лейтенанта армию оставил: платили не густо, перспективы какие-то слабые. Но главное — чувство собственной непристроенности и ненужности. Были мысли, инициативы, порыв, был хороший старлей Петя Пушкин, наиподробнейшие военно-экономические труды писал, а когда надо — лаконичные, четкие, как выстрел, справки для начальства. Только всем было на это наплевать. Он помыкался, а как надоело до получки стольники у бывших одноклассников стрелять, армия офицера Пушкина недосчиталась. Тогда из армии уходило много специалистов. Родина никого особо не держала. Лишние рты, раз конец «холодной войне» и расцвет демократии.

Зато в трастовой компании его приняли с распростертыми объятиями, дела сразу пошли в гору. Свое двадцатипятилетие он встречал весь в шоколаде и перспективах. Бельгийские партнеры компании обещали Пушкину многое, о чем теперь вспоминать не хотелось. После 17 августа они собрали манатки и, лишнего слова не говоря, отвалили домой. В общем, лопнул бизнес. Человек с самолюбием и запросами, Петр Пушкин впервые в жизни растерялся. Старинный русский способ отношения к проблемам — когда главное — это проблему пережить, а решать ее после пары сотен грамм вроде уже и не обязательно, — никогда не был излюбленным в его палитре самотерапии. Несколько дней он просто пролежал на диване в рассредоточенном состоянии ума и страшной тоске. На излете этого бесприбыльного периода Пушкин повстречал Марину.

Марина была дизайнером интерьеров и до кризиса неплохо зарабатывала, несмотря на то что делала в этом бизнесе первые шаги. В очень состоятельные дома Марину пока не приглашали — не то имя. Она три или четыре раза на подхвате, среди прочих начинающих, ассистировала в оформлении интерьеров известных олигархов. Что-то декорировала в крупных офисах. Опыт, конечно, небольшой. Но так она получила первых клиентов из среднего класса, чьё обыденное сознание уже доросло до концептуальных жилищ. Возможно, ее художественные решения были чуть более концептуальными, чем необходимо. Клиенты к Марине вовсе не ломились, не занимали очередь загодя. Некоторые исчезали, едва ознакомившись с образцами ее творчества. Но те, кто решался отдать ей на растерзание свои квартиры, оставались в радостном шоке и часто рекомендовали Марину таким же ненормальным, какими являлись сами. Владельцам небольших рекламных агентств, сделавшим первые деньги моделям и актерам, среднему персоналу известных компаний. Она выполнила два десятка заказов, прежде чем в августе девяносто восьмого средний класс как класс временно в России погиб. Марина сориентировалась в считанные дни: начала подрабатывать переводами и рисунками для глянцевых журналов, которые я не думали умирать. Была в ней особая женская практическая живучесть. Возможно, она была слишком молода — едва за двадцать, — чтобы канючить и унывать. Это здорово встряхнуло Пушкина. Ему стало невыносимо стыдно своего отчаянья, своих поруганных, а по сути, пустых амбиций, словно солнце перестало светить и земля вращаться оттого, что курс рубля полетел вниз.

Она умела быть разной — и грациозной, и угловатой, и поразительно тонкой, и беспросветно глупой, и отчаянной, и боязливой: она словно каждый день наново решала, какой ей быть. Зрелой особой Марину никак нельзя было назвать. Мудрость ее появлялась только от усталости — иногда она уставала лицедействовать и решать. Она умела создавать вокруг себя неуправляемый, текучий, но такой живой и отважный мир, который потом можно постигать вечно, как улыбку Моны Лизы.

Пушкин рядом с Мариной скоро почувствовал необходимость взять себя в руки, заняться делом. Ведь миру, с которым он столкнулся, явно требовался несуетливый и сильный защитник. Действительно, их роман скорее походил на столкновение с самим собой, верный знак встречи пресловутых мифологических половинок. Реальность вторглась в этот союз самым тривиальным способом: квартира Марины была безнадежно перенаселена. В ожидании суженого девушка впустила в свою жизнь слишком много людей. Люди тусовались здесь практически беспрерывно. Видимо, когда-то Марина боялась остаться одна. Теперь они вдвоем ума не могли приложить, как отделаться от этих людей, никого существенно не обидев.

Только Илья Чернявский не доставил никаких хлопот. Для человека, недавно потерявшего собственное рекламное агентство, он выглядел прекрасно — уверенный, деловитый, элегантный. Однажды побывав в роли третьего лишнего, он резко сократил визиты к Марине. К тому же у него явно появились новые занятия. Он часто вел по мобильному телефону таинственные беседы, назначал какие-то встречи, ссылался на некие переговоры. Пушкин втайне восхищался «мобильным» Ильей: непростой парень, но в энергии не откажешь. И стиль от Бриони выдерживает — хоть сейчас на обложку бизнес-издания.

— Молодец Илья, — как-то сказал Пушкин Марине. Они пили чай в её квартире, наконец-то одни, наслаждаясь почти семейной интимностью момента. — Быстро себя нашел. Не каждый, потерявший своё дело, свою фирму, будет так великолепно держаться.

— Илье не надо было себя искать. Он себя никогда не теряет, — после некоторой паузы ответила Марина. — У него всегда есть что-то еще, второй план, запасной путь, альтернатива, несколько вариантов. — Она подбирала определение. — Илья никогда не кладет все яйца в одну корзину. Он это называет вариантным развитием.

Неожиданно в замке заворочался ключ. Это был Илья. Открыв, он понял, что нарушил идиллию, сдержанно улыбнулся и чуть приподнял бровь — вот и вся реакция.

— Илья, лёгок на помине. — Петр Пушкин был несколько озадачен. — Вот как, у тебя есть ключ?

— Вспомни дурака — и он появится, — самокритично заявил Илья. — Цветы поливал, когда Марина уезжала. Ключ забыл вернуть. Оставить ключ, Марина?

— Положи на столик у зеркала. — Её голос прозвучал излишне бесцветно. — Что будешь — чай или кофе?

— Ты знаешь.

Марина поднялась со стула, взяла из настенного шкафчика высокий хрустальный бокал и наполнила его минералкой.

— Значит, это правда, — констатировал Илья, расставаясь с ключом. Он достал из бокового кармана плоскую металлическую коробку, вынул оттуда сигару и тут же раскурил её. Дым сигары на какое-то время скрыл его нервно блуждающий взгляд. Сигара была английская, из тех, что любил лорд Чарльз.

Ответа он не получил. Петр уловил возникшую напряженность, в трактовке которой двух мнений быть не могло. Что ж, у Марины были отношения. Видимо, не слишком пылкие, если она практически на глазах Ильи завела шашни с другим. У Пушкина тоже ранее кое-что водилось. Например, та очень милая начинающая английская модель — всего на полголовы выше его. На стажировках все куролесили. Модель говорила на жутком кокни, так что Пушкин в итоге так и не сумел разобраться, что, собственно, девушка имела в виду, когда лепетала на чуждом ей языке в самых неуместных для лингвистических занятий эпизодах. Всем есть что вспомнить. Не стреляться же теперь по пустякам. Илья держался дружелюбно. Попивая минералку, он с интересом разглядывал влюбленную парочку:

— Пушкин, мне нравится, что ты очень правильный. Как пионер-герой. Такие не погибают. В одной руке у них знамя полка, в другой неразорвавшаяся граната, на сердце — памятка молодого бойца. В конце фильма они в смокинге вылезают из-под обломков города и целуют блондинку. Встретить такого человека на жизненном пути — подарок.

— Послушай, я просто чай пью. Для этого не надо быть таким уж джедаем.

Илья снова одарил его улыбкой Чеширского Кота:

— Всё нормально. Мы же друзья? Кстати, а что сказала мама Лора?

У Пушкина словно гора с плеч свалилась. Он симпатизировал Илье и большого разлада с ним вовсе не хотел.

— Кто такая мама Лора? — спросил Пушкин у Марины позже.

— Потом, — отмахнулась Марина. Она выглядела немного смущённой.

«И вспомнил он свою Полтаву, обычный круг семьи, друзей, минувших дней богатство, славу и песни дочери своей», — мелькнуло в голове Пушкина, и он опустил руку в боковой карман, где лежала кубинская сигара, но доставать её не стал.

Осенняя Москва принадлежала им. Держась за руки, они блуждали по городу без определенного плана. Им нравилось застревать в кофейнях, глазеть на суматошную публику мегаполиса, целоваться в галереях торговых центров, на Красной площади — прямо перед мавзолеем — самых неподходящих, но оттого особенно возбуждающих местах.

Пушкин между тем нашел работу в одном из негосударственных аналитических центров. Платили средне, однако Петр был рад тому, что избавился от застоя в мозгах. Он стал писать много как никогда, любовь словно прибавила ему времени — примерно до тридцати часов в сутки. Он вспомнил свои старые работы, достал с антресолей — вечного кладбища студенческого энтузиазма — курсовики, открыл файлы, которые некогда не уничтожил в запале перемены участи. Многое лаже не успело устареть. Сними, конечно, пришлось поработать. Но в ведущих газетах и журналах с подачи аналитического центра было размещено, несколько публикаций — реплики и серьезные статьи.

— Ай да Пушкин, — хлопали его по плечу персонажи из Марининой тусовки, — аи да сукин ты сын. Это новая самореализация или форма ухода?

Пушкин часто ловил на себе внимательный взгляд Чернявского. Однажды Илья обратился к нему с просьбой оценить отечественный рынок технических средств защиты от промышленного шпионажа.

— Так вот чем ты теперь занимаешься? Благородно.

— Прибыльно, — уточнил Илья. — Поговорим как-нибудь о партнерстве? Бизнес красивый.

— Илья, где средства защиты, там и средства, так сказать, нападения. «Жучками» тоже занимаешься?

— Человеческое любопытство пока никто не отменял, — туманно ответил Илья.

Обзор, о котором Илья просил, Пушкин подготовил, но предметное общение до поры отложил.

Зато отвадить Латунина оказалось сложнее сложного. Фигурально выражаясь, он застревал в косяке, упираясь ногами, и никак не желал понять, что отныне этот дом нельзя посещать когда вздумается — в любое время суток. У Павлуши Латунина, как назло, был творческий застой. К тому же накрылась обычная рекламная подработка. Павлуша был мрачен, на мир взирал хмуро и нуждался в психотерапевтическом общении с близкими душами, как никогда. Такими душами он самовольно назначил Марину и Петра и искренне радовался, когда заставал их вдвоем. Так, по его мнению, эффективность психотерапии возрастала. В результате Марине пришлось напрямую заявить:

— Павлуша, я очень тебя люблю. Но Пушкина я люблю больше. Как любящая женщина я хочу почаще уединяться с ним.

— Ты права, — завороженно ответил Павлуша, — Пушкин. «Я помню чудное мгновенье…» И все такое. «Ты рождена, о скромная Мария, чтоб изумлять своих детей». Это — «Гавриилиада». Любовь, моё творчество спасет только любовь. Вот моя тема!

— Я вообще-то о Пушкине.

— А я о ком? Я тоже о Пушкине. А вот ещё — «Беспечно ожидая хана вокруг… фонтана, на шелковых коврах она…»

— Как и все поэты, ты законченный эгоист, — махнула рукой Марина.

До Павлуши наконец дошло, чего именно от него хотят.

— Так вы …? А-атлично. Вот до чего дошло? Чернявский знает?

— При чём здесь Чернявский? — раздраженно вклинился в беседу Пушкин.

— Ну как? — растерялся Павлуша. — Ты не знаешь фамилию своей возлюбленной?

Парадоксы любовной горячки вполне допускают такие казусы. Пушкин и впрямь забыл спросить у Марины фамилию. Живешь, радуешься жизни, а самое главное проходит мимо.

— После развода я сохранила фамилию мужа, — сказала Марина. — Давай знакомиться? Марина Чернявская.

Это был день открытий. Дальше Петр узнал, что первый брак Марины длился чуть больше года. А почему она развелась с Ильей, она как-нибудь потом расскажет, не при Латунине. (Латунин и не подумал удалиться.) И эту квартиру ей купил тоже Илья — так что после развода он вполне имел право здесь бывать и пользоваться собственным ключом. Пушкин не вполне был с этим согласен, но смолчал. Все это дело прошлое, никакого отношения к происходящему между ними не имеет.

— Теперь всё? — спросила Марина.

— Нет, не всё, — сказал Латунин с каким-то мрачным удовольствием. — А что скажет мама Лора?

Скрывать в шкафу свои последние «скелеты» Марина была уже не в силах. На следующий день состоялась встреча с мамой Лорой — другими словами, Пушкин отправился на официальное свидание с родственницей потенциальной невесты. Ему сразу стало ясно, почему Марина до сих пор избегала даже упоминать о матери: она от нее полностью и абсолютно зависела.

Мама Лора оказалась стройной и на редкость молодо выглядевшей, сорока с небольшим лет особой с такими же, как у Марины, янтарными глазами. Но ими сходство двух женщин заканчивалось. В каждой черте, в каждом жесте мамы Лоры читалась железная воля и тяга к доминированию. Марина рядом с ней будто сжималась и теряла малейшую инициативу, что неприятно поразило Пушкина, но чувств его никак не уменьшило. Мама Лора была высокооплачиваемой переводчицей с огромного количества языков, весьма востребованной и в деньгах не нуждающейся. Пушкин навсегда запомнил ее вызывающую ухоженность, унизанные бриллиантами тонкие пальцы и надменно-насмешливый тон. Эта женщина могла бы сломать жизнь кому угодно. Но Пушкин не стал бы отрицать ее особой властной притягательности и характера — конечно же, характера, — которого в ней было намного больше, чем в дочери. Рассмотрев приобретение Марины, мама Лора утомленно вздохнула и выпустила изящную струйку табачного дыма. Она навела обычные справки о воспитании, образовании и доходах Пушкина — еще один вздох и еще одна сигарета. Перспективы? По выражению лица мамы Лоры Пушкин понял, что заслужил в этой графе жирный минус. Между прочим выяснилось, что Чернявского дочери сосватала именно мама Лора. Она же, скорей всего, как Пушкин внутренне решил для себя, стала и причиной развода. Не такой уж редкий случай проявления феномена тотальной опеки со стороны матерей. У Пушкина заныло сердце: предстояли бои. Но Марину он так просто не отдаст. На следующей неделе в модном клубе «Китайский летчик Джао Да», куда Пушкин отправился вместе с Мариной, им повстречался Илья. Он приблизился к ним, обнимая сразу двух девушек-близняшек.

— Слышал, состоялись смотрины у мамы Лоры? — спросил он Пушкина на ухо. — Ну и как? Ты ей понравился?

— Нет.

— Поздравляю. Но женщина — высший класс!

Они друг друга поняли. «Свет не без добрых людей», — подумал Пушкин.

В один из слякотных дней в конце ноября, когда Пушкин за своим столом в общей комнате аналитического центра пытался сочинить доклад шефа на конференции, посвященной выходу России из кризиса, его попросили к телефону в секретариате. Этот звонок круто изменил всю его жизнь. Звонившим был один из самых уважаемых в военном училище преподавателей Иван Васильевич Абросимов. Он отличался жесткой требовательностью, почти абсолютными познаниями и особой свободой мышления. Он давал будущим офицерам больше чем просто знания. Он учил независимо, нетривиально мыслить, победоносно действовать в любых, самых безнадежных обстоятельствах. Поговорка американского спецназа «дело можно сделать тремя способами — как надо, как нельзя и как обычно в армии делают» служила для него отправной шуткой в постепенно усложняемой архитектонике спецкурса, тренировавшего мозг, слушателей так же, как каратэ преображает тело и его реакции у новичков. Вскоре после окончания училища Пушкин как-то краем уха услышал, что Иван Васильевич отправился на таинственное повышение в Министерство обороны.

— Этот телефон я достал в редакции, где ты публиковался, — говорил Иван Васильевич. — Хорошо пишете, господин офицер. Недурно мыслите, явный прогресс.

— Я теперь не офицер.

— Ничего хорошего в этом не вижу. Армия не должна терять таких людей. Жизнь устраивает?

— Как когда.

— И я о том же. Надо встретиться.

К удивлению Пушкина, он был приглашен на загородную дачу Абросимова, что придало разговору непринужденную и очень личную тональность. Это была прекрасная старая зимняя дача недалеко от Лобни. Забавное, старорежимное место, где все друг друга знали и дружелюбно раскланивались при встрече. Пушкин попал в уютную обстановку с хорошо протопленным каминным залом, плетеной мебелью и традиционным меланхоличным котом на окошке. Хозяин хлебосольно, по-русски попотчевал гостя и только потом перешел к делу.

— Ты, Пётр, был лучшим на курсе. Ты по определению, рождению и призванию русский офицер. Не ожидал, что ты из армии сбежишь.

— Я не сбегал. Так получилось. Похоже, что армии я не слишком то и нужен.

— Понимаю, — остановил его Иван Васильевич. — Я про тебя, Петя, всё знаю. Молодому человеку сейчас непросто сориентироваться в происходящем. Так ты теперь вроде уже не ребенок. Сказал бы я тебе, как Тарас Бульба: «Что, сынку, помогли тебе твои ляхи?» Только зачем?

— Как посмотреть. В чем-то помогли.

— Ладно, — рассмеялся Иван Васильевич. — Ты известный упрямец. Поучился уму-разуму за счёт супостатов — и будет. По Чехову, дело надо делать, господа. В армии сейчас все непросто. Но так будет не всегда. Знаешь ли, есть такая профессия…

— Родину защищать?

— Это само собой. Но есть и такая профессия — родину продавать.

— Вы о чем? — поперхнулся малиновым чаем Пушкин.

— Про торговлю оружием, Петя. Военно-техническое сотрудничество, твоя любимая тема. Я почитал твои последние публикации. Дельные вещи пишешь. И на стрельбищах, насколько помню, ты первый был. Навыков не утратил?

— Давно не практиковался. В связи с чем вопрос?

Иван Васильевич внимательно на него посмотрел, о чем-то раздумывая.

— Назад в армию хочешь?

— Если армии нужен, то не отказался бы. Стоящее дело?

— Как раз по твоему профилю. Пока будешь под моим началом, а там как пойдёт. Надевай погоны, парень. Я тебя уже рекомендовал. К твоей кандидатуре относятся положительно.

— Снова старшим лейтенантом… В мои годы. И перерыв в службе был большой.

— Да. Годы солидные. Двадцать шесть не шутка. Пора черту подводить. И каникулы ты себе устроил знатные. Но всё решаемо, если с твоей стороны есть принципиальное согласие и желание работать на новом, очень интересном и перспективном направлении. В случае чего можно считать, что погоны ты никогда и не снимал. А долгий перерыв просто был связан с командировкой в тыл врага.

Они долго говорили в тот вечер, незаметно перешедший в ночь. Получив согласие Пушкина, Иван Васильевич обрисовал контуры и тонкости нового дела. Речь шла о работе в секретном подразделении — Комитете по вопросам военно-технического сотрудничества при Министерстве обороны, где полковник Абросимов возглавлял спецотдел. Оформление возврата в армию затянулось почти на два месяца. Пушкин посчитал за лучшее пока не информировать Марину, хотя, вступая на новую стезю, испытывал известное волнение и даже воодушевление. У него редко оставалась лишняя минута, чтобы вообще поговорить. Впрочем, между делом Пушкин успел заметить, что Марина впала в большую задумчивость, чем обычно. Наверное, ему следовало быть повнимательней.

К началу февраля он решил объявить Марине, особо не вдаваясь в подробности, что поменял работу и теперь находится на государственной службе.

— Мне тоже есть что тебе сказать, — ответила Марина. — Я уезжаю вместе с мамой во Францию. Ей предложили очень выгодную работу в Париже. У нее там много знакомых и друзей. Мама говорит, что у меня в Европе будет больше возможностей реализоваться как дизайнеру. В Москве у меня дела идут все хуже, заказов совсем нет. Так, мелочь всякая. Когда здесь наладится, неизвестно, а время уходит. Мама говорит, что если ты решишь ехать со мной, тебе она тоже кое-что может найти. Подумай, хорошо? Мы будем вместе.

Глядя на неё, он вновь будто опьянел. Легкая и стройная, она продолжала:

— Я люблю каждый год за кого-нибудь выходить замуж. Ты не представляешь, как это здорово. Свадебное ощущение самое светлое, в нем так много жизни…

Марина вообще много говорила, не поднимая глаз на ошарашенного Пушкина. Он не успел бы ни слова вставить, даже если бы захотел. Марина явно нервничала и все что-то торопливо доказывала — как права мама Лора, как она всё лучше знает, какие у нее роскошные связи в Европе, какая она добрая и понимающая, раз решила устроить их счастье.

— Мариша, я не могу поехать, — сказал Пушкин, — и тебе не советую.

Но, утерев горькие слёзы и что-то нашептав ему на ухо при расставании (он даже ничего не разобрал), она ушла. На следующий день уехала в свой Париж. Обещала писать, звонить, приезжать, звала в гости.

Латунин сказал, что бабы — инопланетянки, кто их разберёт, и потому горевать бессмысленно, хотя камень на сердце есть камень. Илья был по делам во Владивостоке. По возвращении ситуацию никак не комментировал: одно слово — Чеширский Кот со своей неизменной улыбкой.

Марина не позвонила, не написала, не приехала.

Только однажды, года через два, Пушкин получил открытку с видом нового парижского ресторана «Сны Луары». Открытка была от Марины, без обратного адреса. «Живу нормально, — писала Марина. — Дела нормально. Вот ресторан, где я каждый год отмечаю свой день рождения. Будешь в Париже, заходи». В ней начинает появляться что-то от мамы Лоры, подумал Пушкин.

Работа в комитете поглотила его полностью. В тридцать четыре он заработал орден, звание полковника, должность генерального инспектора по делам оборонных предприятий, ранение предплечья и легкую раннюю седину. Но это — в своей тайной жизни. Официально он числился начальником отдела научно-исследовательского института Министерства обороны, специалистом в области военно-технического сотрудничества, кандидатом наук, автором статей и монографий.

В 2006 году, когда государство получило пятую часть акций корпорации «Каскад», Пушкина командировали исполнять обязанности государственного представителя — советника президента корпорации. Он уже знал, кого там встретит. На правлении, где Пушкина представляли топ-менеджерам компании, он увидел Илью Чернявского. Тот занимал место по правую руку от Мудрогора — любимый советник Бати, пользующийся полным его доверием.

— Что, коллега Пушкин? Занятная штука — жизнь?

— Занятная, — ответил Пушкин и добавил: — Всяк своему богу молится.

— Ты о чём это?

— Да о том, что молилась Фекла, да бог не вставил стекла.