"Антуан Сент-Экзюпери. Мораль необходимости" - читать интересную книгу автора

ничтожно. Достаточно забыть о смысле слов, и ничто никогда не покажется
ничтожным. Каид возвращает ребенка в извечные его границы одной лишь манерой
смотреть.
Вот так же врач способен увидеть человека сквозь болезни пациентов, а
Куртелин - сквозь косноязычие завсегдатаев кафе. Увидеть в человеке
человека. Но чего-то ему не хватает; может быть, того, что называется
снисходительностью. Благостью. Той наивности, что приходит сама, когда
перестаешь придавать словам смысл- Не хватает умения стать соединительной
чертой между косноязычием человека и смыслом человека. Просто умения
показать ту огромность, что кроется за человеческим убожеством. То, что
человек слышит в человеке.
Человек [отвергает?] в человеке тайну - может быть, милосердие
христианства. И речь тут вовсе не о почитании под видом заурядной
благотворительности качеств, лишенных всякого величия. Император Византии,
взяв двадцать тысяч пленных, повелел всем им выколоть глаза(11). А сейчас я,
взглянув в лицо врага, распознаю в нем лик своего бога - и у меня опускаются
руки. Что же я в нем щажу, если не то, что кроется за видимостью
обезволенного, связанного человека?
Но постепенно мы спутали это трансцендентальное равенство с равенством
вообще. Мы забыли, что философия старушки, сдающей напрокат стулья, не
способна спасти собор. Мы перестали воодушевлять человека, перестали
вытаскивать его из его оболочки. И он стал, как выражаются американцы,
inarticulate. Попытаюсь объяснить, что я хочу сказать. Произошел великий
исход безработных на Запад, в Калифорнию(12). Они оказались ненужными. И вот
они стали там лагерем. Работы у них не было. Но они лишились не только
работы, они оторвались от своих традиций, привычек, окружения и образовали
некую, не поддающуюся определению массу. И эта толпа начала просто-напросто
разлагаться. Нет, не в физиологическом смысле, поскольку их кормили и
кое-как одевали, а в смысле человеческого существования. Даже если ты не
ставишь на карту свое состояние, все равно в мечтах карты олицетворяют для
тебя замки, бриллианты, золотые слитки, которые ты бросаешь на зеленое
сукно. Ну, а если в данный момент карты ничего не могут олицетворять? Тогда
игра превращается в язык, лишившийся, как бумажные деньги, обеспечения. В
этом случае играть уже невозможно. И вот этой толпе нечего больше сказать
себе. Также и нам, чуть только мы согласились определять человека по
застывшей на его лице маске, стало нечего сказать себе.
[На полях: Спасение человека?] Как-то в старом шкафу я нашел письма
моему прадеду. Старик садовник, старик повар писали ему о своих горестях.
Господи, какой это был прекрасный язык! Какое великолепное выражение чувств!
И поверьте, дело было не в стиле: стиль не тронул бы меня, если бы не
соответствовал движениям души. Если бы я не был убежден, что человек, в
общем-то, способен чувствовать лишь то, что способен выразить. Можете
спорить о частностях. Конечно, овернский крестьянин не может чувствовать
любовь, как придворный аббат XVIII века. Однако если оставить парадоксы в
покое, то это совершенно иные чувствования. Я не говорю, что они хуже.
Просто они совершенно разные. Не научись я любить И. С. Баха, другая музыка
не вызывала бы у меня таких же эмоций. Я не испытаю от серенады Тозелли(13)
и "Манон"(14) того, что, будучи музыкально более подготовлен, испытал бы от
сочинений Баха. Язык обладает универсальным звучанием. И я не могу вдолбить
провинциальному политику, в чем состоит блаженство монастырской жизни. Я не