"Н.Я.Эйдельман. Последний летописец" - читать интересную книгу автора

дворовыми, ибо "купить хорошего повара никак нельзя; продают одних
несносных, пьяниц и воров"; и, хотя в другой раз писатель посылает отпускную
дворовому человеку Александру (прежде предполагалось это сделать после
смерти владельца, но - "Я не хочу, чтобы он ждал конца моей жизни"), при
всем при том манит жребий светского человека, игрока... Не сбылось.
Случайность... Однако восточная мудрость гласит, что каждый человек
встречает на свете тех, которых должен был встретить: разнообразие
характеров и типов на земле столь велико, что есть возможность встретить
любого, но уж выбрать по себе: вору- вора, труженику - труженика... Если же
некто жалуется, что жизнь не наградила его добрыми встречными, не верьте, не
верьте! Скорее всего, сам он плох: оттого и не наградила...
Карамзин встретил, выбрал Дмитриева, Петрова, Новикова, Тургеневых, и
они, конечно, его выбрали. Видно, сработал "добрый заряд": домашний,
пансионный, полковой... Те качества, которые у Пушкина так ясно (или, по
крайней мере, нам кажется, что ясно) выявились в Лицее, - для Карамзина мы,
наоборот, должны угадывать через результат, обратным движением от его
поздних известных лет к ранним, едва различимым.
Хорошо бы написать историю дружбы в России. То была бы, разумеется,
книга с примерами из двенадцати столетий: дружба военная, общинная,
монастырская, дружба в беде, счастии, странствиях, мечтаниях, дружба в
труде, в семье... До XIX века, правда, совсем почти не нашлось бы места для
столь привычной нам дружбы школьной, по той причине, что большинство вообще
не училось, а дворян чаще обучали дома. У Карамзина были прекрасные друзья,
но, кроме неизменного Дмитриева, мы почти не видим их до его перехода из
Преображенского полка в русскую литературу. Зато с 1784-го они при нем, он
при них.
В Москве "работа, ученье, плоды праздных и веселых часов какого-нибудь
веселого немца, собственная фантазия, добрый приятель... и все эти
противоскучия можно найти, не выходя за ворота".
Это пишет 18-летнему Карамзину Александр Петров, один из важнейших в
карамзинской жизни встречных, тот, с кем начинал писать, с кем мечтал о
новом, свободном русском литературном языке, но кого вскоре оплакал и всю
жизнь считал себя в долгу "пред своим Агатоном, которого душа была бы
украшением самой Греции, отечества Сократов и Платонов".
Иван Петрович Тургенев, директор Московского университета, заметил
молодого Карамзина по "масонским отношениям" и "отговорил от рассеянной
светской жизни и карт".
Сколь же много скрыто за этой фразой (из записок Дмитриева):
отговорил... то есть переменил направление жизни. Но можно ли переубедить
молодца, если тот сам себя прежде не убеждал? Главное событие, может быть,
определившее все дальнейшее, выходит, почти не отразилось в письмах,
документах: памятью о нем осталась дружба, любовь к Карамзину четырех
сыновей Ивана Петровича - братьев Тургеневых, столь заметных в пушкинскую,
декабристскую эпоху.
Старший, каждую неделю ожидавший карамзинского "Детского чтения",
Андрей Тургенев - одна из замечательных личностей конца столетия, если б не
смерть на 22-м году жизни, наверное, вышел бы в первые российские имена;
второй брат, Александр Тургенев - тот, кто позже отвезет Пушкина в Лицей и
проводит в последний путь к Святым горам; его имя часто будет являться на
страницах нашего рассказа, так же, как имена двух младших - Сергея и