"Н.Я.Эйдельман. Последний летописец" - читать интересную книгу автора

"В некоторых летах" - это крайне любопытное мемуарное признание. Так же
как слова об "особенной прелести", выдающие поэта и много лет спустя
повторенные Карамзиным, но уже маститым историком: "...в повествовании о
временах отдаленных есть какая-то неизъяснимая прелесть для нашего
воображения: там источники поэзии! Взор наш в созерцании великого
пространства не стремится ли обыкновенно - мимо всего близкого, ясного, - к
концу горизонта, где густеют, меркнут тени и начинается непроницаемость?"
Все как бы устроилось само собою.
Карамзин постоянно делится с Иваном Ивановичем Дмитриевым своим
желанием бросить литературу, журналистику и заняться историей.
"Так приступай к делу, медлить нечего", - сказал Дмитриев.
- "Я человек частный, - отвечал Карамзин, - без содействия
правительства не достигну желанной цели; притом лишусь главных доходов моих:
шести тысяч рублей, которые приносит Вестник Европы".
- "Ты ничего не потеряешь, трудясь для славы отечества, - отвечал
Дмитриев, - пиши только в Петербург - я уверен в успехе".
- "Тебе все представляется в розовом виде", - заметил Карамзин.
Долго спорили они, наконец, Карамзин должен был уступить убедительному
красноречию друга своего и сказал: - "Пожалуй, я напишу, но берегись, если
откажут". Письмо было отправлено к товарищу министра народного просвещения
М. Н. Муравьеву, воспитателю императора Александра, знаменитому покровителю
просвещения. Результат письма известен: 31 октября состоялся высочайший
указ...
Эпизод этот достоверен, позднейший биограф Карамзина М. П. Погодин
пользовался надежными сведениями, в том числе рассказами Дмитриева и самого
Карамзина. Отметим, между прочим, что роль друзей представлена прекрасно:
Дмитриев, а также Михаил Муравьев - отец будущих декабристов, Никиты и
Александра Муравьевых, крупный государственный человек, сам отличный знаток
истории... Чего же не хватает в погодинском рассказе? Во-первых, личной
трагедии 1802 года, завещания умирающей первой жены Карамзина ("Лизанька
того хотела"); резкого, при тех обстоятельствах очень понятного желания -
переменить жизнь.
Но как ни важен этот эпизод, необходимо и второе, самое важное
дополнение к рассказу Погодина. Почему Карамзин заводил такие разговоры с
Дмитриевым? Чем плоха была ему литература, журналистика, где он занимал
первые места и имел в достатке славу и читателей? Что за таинственный зов
увлек так сильно - его, давно уж не мальчика, человека сдержанного, чуждого
экзальтации? Ведь десятки замечательных современников с огромным интересом
наблюдали за историческими вихрями конца XVIII века; не только наблюдали -
постоянно думали о них, писали; но ни Гете, ни Кант, ни Шиллер, ни Державин
не пойдут в своем интересе к истории так далеко, чтобы бросить поэзию,
философию, чтобы из девяти муз столь же решительно предпочесть Клио. Тут
были какие-то глубоко скрытые, особенные коренные причины. Иначе не совершил
бы Николай Карамзин в себе самом тайной "французской революции"...
Однако прежде, чем определять причину причин, заметим, что через 2
месяца после "посвящения" в историки состоялась вторая его женитьба: при
замеченной уже нами в Карамзине закономерной связи общего и личного - это
кажется совершенно естественным.
"Император пожаловал мне как историографу пенсию в 2000 рублей. Я
отказался от своего журнала, чтобы заниматься лишь нашими анналами. После