"Б.Ф.Егоров. Художественная проза Ап.Григорьева" - читать интересную книгу автора

аристократов. В бесцензурных письмах Григорьев выражался еще крепче. Вот как
он характеризовал консервативного И. Е. Бецкого в письме к М. П. Погодину от
18 сентября 1857 г.: "...какая это гнусная гнида с неприличных мест грыжи
Закревского!.. Вот, если когда-нибудь душа моя способна к ненависти, так это
в отношении к подобным мерзавцам. Хамство, ханжество, нравственный и,
кажется, даже физический онанизм, подлое своекорыстие, тупоумие и вместе
пронырливость - вот элементы подобных натур. Православие (т. е. лучше
католицизм) Андрея Муравьева в соединении с фамусовским взглядом на
просвещение". {Егоров, с. 336. Граф А. А. Закревский - генерал-губернатор
Москвы, А. Н. Муравьев - религиозный писатель.}
А с другой стороны, Григорьев ворчит - хотя более умеренно - на
радикальный сатирический журнал "Искру", иронизирует по поводу
естественнонаучных увлечений молодежи 60-х гг.: ему, романтику и
гуманитарию, весьма чужды такие интересы, он даже задевает своего ученика и
товарища, матерого идеалиста H. H. Страхова, намекая на его диссертацию "О
костях запястья млекопитающих": "...тебе, писавшему магистерскую диссертацию
о каких-то никому, кроме микроскопа, неведомых костях инфузорий...". Ирония
истории: Григорьев издевается над старичками "карамзинского" воспитания,
которые совершенно не понимали идеалов и вкусов молодежи 30-х гг., но тут же
он незаметно сам превращается в романтического старичка, издевающегося над
увлечениями новых поколений.
В романтизме, получившем сложное наследие XVIII в., были две ипостаси:
открытость всему миру, всем векам и народам, бездомность, доходящая иногда
до всеядности и до космополитических деклараций, а с другой стороны - тяга к
родной старине, народным преданиям, патриотический пафос. У Григорьева
формировались некоторые (только некоторые!) свойства и от первой ипостаси:
это, во-первых, его европейская образованность, внимание и уважение к
"чужим" культурам, а во-вторых, бродяжническая натура, "охота к перемене
мест" при малейших кризисных ситуациях. Но при этом главное место в
мировоззрении и в чувствах писателя занимала все-таки вторая ипостась,
любовь и интерес к своей национально-народной культуре, к ее духовным и
материальным памятникам. С какой живой заинтересованностью и со знанием
описывает Григорьев Москву, особенно родное Замоскворечье! {В частных
письмах Григорьев был еще более откровенным в выражении своей любви к
Москве. См., например, его письмо из Флоренции к Е. С. Протопоповой от 26
января 1858 г.: "Мне представлялись летние монастырские праздники моей
великой, поэтической и вместе простодушной Москвы, ее крестные ходы и проч.
- все, чем так немногие умеют у нас дорожить и что на самом деле полно
истинной, свежей поэзии, чему, как Вы знаете, я отдавался всегда со всем
увлечением моего _мужицкого_ сердца... Все это вереницей пронеслось в моей
памяти: явственно вырисовывались то Новинское, то трактир, именуемый "Волчья
долина", у бедного, старого, ни за что ни про что разрушенного Каменного
моста, где я, Островский, Кидошников - все трое мертвецки пьяные, но чистые
сердцем, целовались и пили с фабричными, то Симоновская гора, усеянная
народом в ясное безоблачное утро, и опять братство внутреннее, душевное с
этим святым, благодушным, поэтическим народом" (Материалы, с. 218-219;
искажения и пропуски в тексте исправлены по подлиннику, хранящемуся в
ИРЛИ).} В его стихотворениях, в письмах мы найдем не столь обширные, но тоже
любовные описания Ярославля, Нижнего Новгорода и, наоборот, сетование на
Оренбург как на "искусственный" город, без старинных соборов, древних икон,