"Марк Эгарт. Бухта Туманов (fb2) " - читать интересную книгу автора (Эгарт Марк Моисеевич)

ОКЕАН

Дядя обещал вернуться недели через три. Это время пролетело быстро. Каждый день приносил новое, и каждый следующий день сулил еще больше. Случалось, Юра с Митей ночевали под открытым небом, разводили костер на берегу таежной речки или среди скал на морском берегу и просыпались поутру продрогшие, мокрые от обильной в этих местах росы, но бодрые, готовые так же весело начать новый день.

С Митей они были неразлучны. И как-то само собой получалось, что Юра откровенно делился с ним всем, что занимало его прежде: рассказывал о своей московской жизни, о школе, о товарищах и даже о том, что раньше хотел стать врачом, как его мать, а теперь не знает.

— Ты как думаешь об этом? — спрашивал Юра.

— Что ж,— неторопливо и серьезно, как взрослый, отвечал Митя,— это дело такое… сам смотри!

Он говорил убежденно, и Юра соглашался: да, в таком деле нужно самому решать.

Поначалу рассудительность и самоуверенность Мити казались Юре смешными, теперь ему хотелось быть таким же уверенным в себе и в своих силах, как Митя. Мите отец вряд ли сказал бы то, что недавно сказала Юре мать: «В твои годы я уже многое знала и немало умела». В самом деле, что он умел и знал, кроме школы и шахмат?

Здесь перед Юрой открылась другая школа — школа природы; в ней учиться было много труднее. Требовались ловкость, выносливость, наблюдательность, способность ориентировки, умение разжечь костер под дождем, а главное — умение самому заботиться о себе.

За месяц он не слишком успел в этой науке, хотя и выучился ставить силки на шилохвостых стрижей и ловить крабов по корейскому способу. Кроме того, ему удалось поймать тигрового ужа. Его кожу Юра высушил и решил увезти в Москву.

Но самым интересным было охотиться с двустволкой, которую Юра выпросил у Макара Ивановича. У Мити имелось собственное ружье, подаренное ему отцом. На охоте товарищи пропадали теперь день и ночь. Стреляли чирков, трясогузок, диких гусей и приносили добычу Митиной матери.

Это была высокая, худая женщина, похожая на Митю и такая же спокойная и немногословная, как он. Зато сестренка Мити, полная, румяная Валя (в семье ее звали «Валёк»), была хохотунья, певунья, егоза. Когда товарищи возвращались с охоты, она встречала их возгласом: «Индейцы идут!» — и, повернувшись на одной ножке, убегала. Митя с улыбкой пожимал плечами, как бы желая сказать: «Девчонка! Что с нее взять?»

Месяц миновал, и Юра был неприятно удивлен телеграммой от дяди, извещавшей, что через два дня он будет здесь.

Итак, через два дня Юре придется проститься со всем: с тайгой, с пышными цветами и травами, с летающими, ползающими, бегающими обитателями тайги, которых он успел полюбить. Еще грустнее было расставаться с Митей. Лишь сейчас Юра понял, как многим ему обязан и что лучшего товарища у него не было и вряд ли будет. Он так и сказал Мите в порыве откровенности. На что тот смущенно усмехнулся:

— А ты бы… остался. Вместе бы в мореходку… Юра вздохнул:

— Хорошо тебе — ты здешний, а я… — Увидев, как помрачнело лицо приятеля, он торопливо добавил: — Я подумаю… Честное слово, будущим летом обязательно приеду!

Больше они об этом не говорили, но Юра уже чувствовал, что иная жизнь зовет, манит и шумом ветра, бегущего по вершинам сопок, и протяжными криками чаек, и неумолчным голосом океана, его безбрежной далью, неизведанной и манящей…

Юре захотелось еще раз выйти в шлюпке на простор океана — проститься с ним. Митя не стал отговаривать, хотя наступала пора штормов и следовало бы поостеречься.

Вышли после полудня, чтобы встретить закат в открытом океане. Сначала шли на веслах, причем Юра дважды «ловил щуку», то есть неправильно разворачивал лопасть весла: не ребром, а плашмя.

На середине бухты товарищи поставили парус, и шлюпка пошла резвее. Парус туго выгнулся, словно кто-то живой упирался в него, мачта скрипела, шлюпка кренилась, взлетая на гребни волн. Берега бухты отступали, кудрявые сопки, изъеденные прибоем скалы, удалялись, сливаясь в серо-зеленую, потом голубую неровную полосу. Резкий порыв ветра ударил Юре в лицо: они вышли на простор океана.

Волны вздымались всё выше. На них вскипали барашки. Шлюпка летела подобно качелям: то вверх, то вниз, то снова вверх — дух захватывало от этого стремительного полета. Митя, упершись плечом о корму и намотав шкот на руку, правил парусом. Его лицо блестело от брызг; кепку он надвинул козырьком на затылок.

Уже давно скрылись из виду широкая бухта и сопки. Со всех сторон, куда ни глянь, вздымалась и медленно опускалась, будто дышала, могучая грудь океана. Лишь чайки чертили крылами небо, низко проносясь над шлюпкой.

— Пора,— сказал наконец Митя.

Это были его первые слова за все время пути. Он приготовился перекинуть шкот и повернуть обратно, но Юра удержал его руку.

Небо было чисто и сине, океан стихал, зыбь улеглась, вода становилась прозрачной до самой глубины, а солнце уже склонялось к закату.

— Еще немного! — попросил Юра, не выпуская руки товарища.— Смотри, как хорошо!

Было и в самом деле хорошо. Зеленовато-синяя вода переливалась, как масло. На западе она розовела под лучами низкого солнца, алела и понемногу окрашивалась в винно-красный цвет. Солнце медленно погружалось в море, окутанное розовым дымом,— будто от соприкосновения с ним вода превращалась в пар. По небу легли оранжевые, желтые, зеленые полосы, похожие на флаги, поднятые в честь заката.

Но вот солнце скрылось. Яркие флаги исчезли, как это бывает на корабле, когда играют вечернюю зарю и спускают флаг и гюйс. А на востоке прозрачная синяя тень, подобная длинной руке, уже вытянулась из-за горизонта и быстро гасила последние краски.

Юра смотрел и смотрел на эту удивительную картину и не мог наглядеться. Он не слышал окликов товарища, указывавшего рукой куда-то вдаль. Когда же он наконец обернулся к Мите, то удивился тревожному выражению его лица.

— Что? — спросил Юра.

Митя не ответил. Шлюпка, кренясь на левый борт, круто повернула. Юра лишь сейчас заметил над южной частью горизонта серую волнистую полоску. Она быстро росла, из серой становилась пепельно-черной — через несколько минут тяжелая туча закрыла полнеба. Поднялся ветер. Он с каждым мгновением усиливался. Будто кто-то гнался за ним, а он пытался уйти от погони и увлекал за собой шлюпку.

Это налетел шторм.

Теперь Юра узнал, что такое океан. Не радостные краски заката приветствовали его, а зловещий мрак и огромные валы, летевшие как вздыбившиеся кони, разметавшие по ветру седые, косматые гривы. Не тишина предвечерья, а пронзительный свист и рев. Словно рушилось все в преисподнюю, и сама преисподняя разверзлась, готовясь поглотить его.

Шлюпка неслась, не разбирая направления. Да и какого направления держаться в этой кромешной тьме, под косо хлещущим, секущим лицо ливнем!

Парус разорвало в клочья, прежде чем его успели спустить. Вымокшие до нитки Митя и Юра ухватились за весла. Но что могли поделать две пары весел против всей мощи океана! И все-таки они гребли, ежеминутно обдаваемые волнами, каждая из которых грозила их смыть и унести.

Когда шлюпка с высоты поднявшего ее на себя горо-подобного вала стремительно низвергалась в черную пустоту, Юре казалось, что сейчас наступит конец. Но словно невидимая рука извлекала утлое суденышко из бездны и опять возносила на головокружительную высоту. Мгновение оно словно висело в воздухе — и снова очертя голову летело вниз.

— Держись! — услышал Юра.— Держись крепче!

Это кричал Митя. Он хотел помочь товарищу, но сильный толчок отбросил его. Шлюпка жалобно заскрипела, застонала, готовая превратиться в щепы от неистовых ударов шторма. Вода в ней все прибавлялась, и не было возможности вычерпывать ее, хотя Митя и пытался это делать.

— Держись! Держись!..— звучал повелительный, совсем не его голос.

«Так вот что такое моряк! Держись во что бы то ни стало! Держись, даже когда ты не в силах держаться!»

И Юра старался держаться. Голос товарища был для него единственной поддержкой. Он каялся в душе перед Митей за то, что не послушал его, винился во всех своих грехах: легкомыслии, хвастовстве, самонадеянности — и хотел только одного: чтобы грозный океан сжалился над ним.

Но океан не любит робких сердцем и не признает жалости. Он гремел над Юрой своим неумолимым голосом. Он бил и швырял его, захлестывал горько-соленой волной, смеялся над ним,— неукротимый и страшный океан, будто в насмешку прозванный Тихим. И Юра прощался с жизнью, измученный, потерявший надежду.

— Нужно повернуть! — закричал Митя.— Ты слышишь? Должно быть, Митя увидел что-то в этой непроглядной

тьме и, бросив весла, изо всех сил налег на руль.

— Греби, раззява! — кричал он Юре, который в полном изнеможении опустил весла.

И Юра — хотя ему казалось, что он не в состоянии даже пошевелить рукой,— все-таки принялся грести, разъезжаясь ногами по залитому днищу шлюпки, втягивая голову в плечи, как будто это могло уберечь его от ударов волн.

— Левым! Левым! Нажимай!..

Шлюпка накренилась так сильно, что черпнула бортом воду, и если бы не Митя… Но Митя вовремя успел выровнять ее. Теперь Юра понял, в чем дело. Сквозь рев и свист шторма он различил новый звук: то бился о скалы прибой. Высокая тень возникла по носу справа… и пропала. Шлюпка благополучно избегла опасности разбиться о скалу.

Но другая опасность уже подстерегала ее. Волны, ударяясь о скалы, сшибались между собой, образуя водовороты. В один из них и попала шлюпка. Здесь все усердие Юры на веслах, зоркий глаз и твердая рука Мити оказались бессильными. Шлюпку сначала занесло вверх кормой, потом — носом, потом положило на борт, так что Юра выронил весла, которые тотчас унесло, а в следующее мгновение шлюпку поставило почти стоймя.

Падая в воду, Юра успел увидеть при свете луны, вырвавшейся из-за быстро несущихся туч, мокрые, блестящие камни, торчащие, как зубы, из пены прибоя, а позади них темную полоску — берег.

Что-то подхватило его и понесло со страшной быстротой на эти самые камни. Он пробовал бороться, но его несло, как соломинку. Встречная волна накрыла с головой, и он ушел в глубину. Он .ничего не чувствовал, кроме ужасной спазмы удушья. Словно железная рука сдавила горло, душила, тянула на дно…

Инстинктивно Юра продолжал бороться. Все тело напряглось в единственном усилии — подняться наверх, набрать в легкие воздуха. И потому ли, что он так настойчиво боролся за жизнь, или добрая волна, шедшая к берегу, снова подхватила его, но Юру вынесло из могильного мрака глубины — блеснул свет, грудь наполнилась воздухом, рот издал крик. Он жил!

Но та же волна, будто спохватившись и сердясь на этот упрямо барахтающийся живой комочек, сбросила его со своей спины на спину другой волне, откатывающейся от берега,— и опять его потащило назад, захлебывающегося, теряющего последние силы…

Вдруг кто-то схватил его — не огромная лапища океана, а маленькая человечья рука, и не безжалостный голос океана, а голос друга, голос надежды позвал:

— Юра! Юра!

«Держись во что бы то ни стало! Держись, даже если ты не можешь держаться!..» И он боролся, захлебываясь водой и отфыркиваясь, и тоже что-то кричал, пока новая волна не швырнула мальчика изо всей силы на берег.

Юра уже не видел, как Митя, босой, в изодранной одежде, с которой ручьем текла вода, тащил его вверх по береговому откосу, как он тряс его, нажимал на грудь и живот. Наконец изо рта Юры хлынула вода. Он застонал, открыл глаза.

— Ах, черт! — услышал он над собой голос товарища.— Жив - таки… Молодец. Юрка! — Митя засмеялся.

Это было так удивительно после всего, что случилось, что Юра, несмотря на боль в теле и сильное головокружение, вытаращил на товарища глаза.

— Хорош! смеялся Митя.— И я хорош… оба!

Его мокрое лицо было в ссадинах, губы посинели, голос охрип и дрожал, но он продолжал смеяться, хлопал себя по бокам и тряс головой.

—   Митя…— с трудом вымолвил Юра.— Ты — герой! Если бы не ты ..

—   Будет тебе… «Герой»!.. А шлюпку утопили. Как я вернусь без шлюпки?

Сердито морщась и облизывая губы, Митя смотрел на освещенный луной океан, который все еще бесновался, пенился и кипел, как будто досадуя, что упустил добычу.