"Иван Ефимов. Не сотвори себе кумира " - читать интересную книгу автора

если наружные стены всех этих корпусов можно было как-то рассмотреть, обойдя
тюрьму по контуру, то две внутренние стороны двух корпусов, отходящих от
главного, были видны только с того охраняемого пустыря, на территорию
которого каким-то чудом и попала девочка.
Упорно и настойчиво начал я вспоминать и сопоставлять разрозненные
факты и события... У кого же из моих знакомых и товарищей, сидящих здесь,
есть дочь по имени Марина? Круг близких знакомых был невелик, и я с
разочарованием убедился, что Маринки в этих семьях нет... И вдруг меня
словно осенило! Ведь это же, вероятно, дочка Александра Михайловича
Кузьмина!
"А вот это моя любимая дочурка Маринка!"- вспомнил я слова Кузьмина, с
гордостью и отцовской лаской сказанные им, когда я был у него на квартире
весной перед поездкой в район.
Кузьмин очень любил свою семью, и я слышал, что первыми словами,
сказанными им агентам Бельдягина в день ареста в своем исполкомовском
кабинете, были:
- А как же теперь будут жить мои дети без меня? Кто о них позаботится
без отца?
Когда к нему в первый раз пришли люди, неведомо кем наделенные большей
властью, чем он, председатель исполкома райсовета, Кузьмин был уже уверен,
что рано или поздно арестуют и его: настолько тесно связали его имя с
неладами в сельском хозяйстве, а также и с именем Заврайзо Тарабунина,
недавно арестованного как вредителя и "врага народе". Вполне естественно,
главной его заботой была семья: что станется с ней?
Мало-помалу сомнения мои разрешились: на запретам пустыре появилась
именно Маринка, дочка Кузьмина. И голос был его, это точно! Но как она
попала сюда? Кто мог надоумить ее прийти на это пустынное место, которое так
хорошо просматривалось из камер нашего ряда? Память моя заработала с новой
силой.
...Дня четыре назад под вечер меня водили в баню. Надзиратель ввел в
раздевалку, дал нужные указания банщику-арестанту и вышел. Раздеваясь
умышленно медленно, я внимательно приглядывался к молодому парню, имевшему,
очевидно, небольшой срок за хулиганство,- он молча ожидал, когда сниму
одежду, чтобы нацепить ее на крюк и повесить в дезкамеру. Его широкое лицо
не выражало ни обычного надзирательского презрения, ни подозрительности, и
мне все больше хотелось заговорить с ним. К счастью, молчание нарушу он сам:
- Враг народа?
- А что, заметно?
- Только врагов народа, которые на особом режиме, водят в баню по
одному... Из одиночки?
- Угадал. А много таких?
- Не так уж много, но есть...
- Разве враги народа только в одиночках сидят? Ты, брат, что-то
завираешь...
- Нет, в одиночках только особо важные, упрямые. А так их в общих
набито дай бог...
Ему явно хотелось поговорить, как хотелось дать мне понять и значимость
занимаемой им должности: не каждому, не каждому подневольному выпадает честь
быть тюремным банщиком, а значит, быть в курсе всех наших дел.
По лицу его было видно, какие противоречивые чувства борются в нем: и