"Марк Семенович Ефетов. Тельняшка?- моряцкая рубашка " - читать интересную книгу автора

Сидит дядя Емельян со своей работой у самого окошка, а окошко это на
уровне тротуара. Мне его хорошо видно, особенно его причёску. И сколько
раз я видел, как он кончал работу и говорил это своё "хорошо!". В это
время мне даже казалось, что он очень красивый. Увидев, что дядя Емельян
сделал работу и сам её с удовольствием принял, я уже не уходил, а поджидал
его на улице. Он никогда сразу же за вторую работу не принимался. Снимет
передник, умоется в тазу и щёткой пригладит и без того гладкие волосы.
Потом наденет рубашку, галстук-бабочку, суконные брюки, отутюженные, точно
они из жести, очень жёлтые блестящие ботинки и обязательно выйдет на
улицу. Гуляет от угла до угла. И я с ним. Я знаю, о чём с ним говорить.
Один раз спросил его о сапожных гвоздях:
- Дядя Емельян, а почему, когда вы работаете, у вас полный рот
гвоздей?
- Не гвозди это, а шпильки, - говорит Емельян Петрович. - Ты же не с
плотником разговариваешь, а с мастером обувного дела. Понятно?
- Понятно, дядя Емельян. А почему?
- Потому, мил человек, что настоящая деревянная шпилька влажности
требует. Сухая, та в ботинке не удержится, а влажная - будь здоров, не
выскочит. Понятно?
У дяди Емельяна я любил больше всего выворотки выворачивать. Теперь
их называют тапочки. А в те времена - выворотки, другого им названия не
было. Шьёшь такие туфли на колодке. Некрасивые они: серые, обратная
сторона кожи лохматая, корявая - жуть. С непривычки - тяжело. Бывало,
щетиной палец наколешь и взвизгнешь:
- Ой!
- Что - ой?
- Накололся.
- Не беда: свои иголки для ежа не колки. Шей - не робей.
Я шью. Потом, как сошью, сниму колодку, выверну неизвестно что -
сырьё какое-то, одно слово - полуфабрикат, заготовка. И вдруг - туфли.
Готовые. Великолепные. Чуть только тряпкой протрёшь - заблестят. Сам их
сделал. И сам же удивляюсь. И говорю - не подумайте, что от хвастовства -
от неожиданности:
- Вот здорово!
- Подходяще, - говорит Емельян Петрович.
Вообще нет для него ничего дороже, чем о своей сапожницкой работе
поговорить. Я всегда с ним этот разговор поддерживаю. К примеру, спрашиваю
его:
- Дядя Емельян, достали вы сегодня хорошую щетину?
- Э, - махнёт он рукой, - не щетина, а кручина. Щетина, скажу я тебе,
в нашем деле главное. Как смычок у скрипача. Шьёшь и поёшь. Идёт легко -
не наколешься. Дратва, мил человек, при хорошей щетине сама стежок
делает...
Вы-то и не знаете, должно быть, что такое сапожная щетина. Она вместо
иголки служит. Щетину вплетают в дратву - в толстую такую сапожную
нитку, - и она как бы становится острым концом этой дратвы. Это очень
удобно. Я ведь многому научился у дяди Емельяна. Дратву вощить так, что
она как струна делается. Сухой, корявый кусок кожи так отмочить и отбить
потом молотком, что кожа эта затем ложится гладкой подмёткой, как
приклеенная. Но больше всего я любил новый ботинок с колодки снимать.