"Азиза Джафарзаде. Баку - 1501 " - читать интересную книгу автора

пределы дворца. Юноша вступал в пору зрелости, и сердце его, волнуемое
неясным томлением, вдруг открыло, для себя изумительный мир - мир любовной
лирики. Он не умел писать стихов, но беззвучно повторял строки, созданные
великими поэтами и настолько созвучные ему сейчас, что, казалось, они
созданы о нем самом и о той, которую он мог бы полюбить... Уставившись
задумчивым взглядом в голубые дали Хазара, он вспоминал кази Мухаммедъяра.
Ему очень повезло с учителем: обязанный обучать принца шариату, прививать
ему строгие религиозные правила, кази оказался большим знатоком и страстным
почитателем древнеарабской, персидской, азербайджанской литературы. Духовный
сан не мешал Мухаммедъяру быть ученым широких взглядов, человеком
поэтического склада ума. Кази с увлечением рассказывал юноше о поэтах родной
земле, научил его понимать глубину строк, ценить недосказанное, наслаждаться
благозвучием. Часто цитировал ему стихи Насими, но, спохватываясь,
благочестиво добавлял:
- Правда, к концу жизни Сеид Имадеддин стал безбожником, приравнял
себя - мыслимое ли дело! - к аллаху, нанес тем самым большой вред святой
вере и понес за это справедливое наказание. Но никто так не воспел любовь,
как он, любовь, возносящую человека до небес, на недосягаемую высоту. Нет в
нашей поэзии равного его божественным газелям!
И, подняв глаза к искусно расписанному потолку дворцового покоя,
Мухаммедъяр благоговейно, с упоением читал нараспев:

Под нежный рокот струн - неси тот
вдохновляющий напиток.
Пусть чаша жизни мной не до конца испита,
Я всю ее отдам, и мне не жалко, пусть!
За поцелуй один медовых этих уст.

"Жаль, очень жаль, что учитель покинул этот мир, - думал принц. Такой
человек попадается раз в жизни. Бывало, он говорил: "Есть на земле
правитель - изначальный, вечный. Перед его вратами все равны - шах и нищий;
могущественное богатство бессильно перед ним. Смерть! Да, смерть
неотвратимая, необъяснимая тайна вселенной!" Теперь и сам он стал частицей
этой тайны. Как странно все: был человек, жил, думал, и вот нет его. Бог
знает, кого назначат на его место?! Верно, какого-нибудь бездарного моллу.
При нем, надо думать, не только стихи Насими - даже имя поэта упомянуть
будет непозволительно. "Ах, ах, какое богохульство", - скажет молла. А для
меня это не богохульство, а высшее проявление жизни, дар божий..."
Гази-бек пребывал в том смутном состоянии духа, когда душа юноши, еще
не изведавшего любви, уже томится ее предчувствием. С кем разделит он эту
любовь - с дворцовой красавицей или хорошенькой невольницей, купленной с
торгов по велению отца - принц не знал. Но душа его, как говорят поэты,
созрела для любви, всевластное это чувство стояло вопросом в глазах юноши,
настежь распахнуло двери в святая святых его сердца - где та, что войдет
сюда?
Дорога привела их на Биби-эйбатский пир[3]. Пустынен он бьш в этот час:
ни единого шиха[4] вокруг. То ли сегодня с утра было много паломников и
теперь в каждом дворе принимают гостей, то ли, наоборот, никого нет и шихи
услаждают себя приятной беседой, собравшись под большим тутовым деревом во
дворе пира, в прохладной тени. Не доезжая святилища, путники спешились у