"Борис Дышленко. Что говорит профессор" - читать интересную книгу автора

Во второй комнате тоже было достаточно книг и еще целый шкаф пластинок
- все серьезная музыка и, как мы думали, наследство его покойной жены, но
это предположение оказалось лишь отчасти верным, потому что потом нам не
раз еще приходилось проклинать профессора за его пристрастие к музыке; был
дорогой стереофонический проигрыватель с двумя колонками; был платяной
шкаф и диван-кровать. Платяной шкаф мы также обследовали: в бельевом
отделении аккуратно сложенное белье, под бельем ничего не спрятано; в
другом отделении несколько костюмов профессора - все в отличном порядке.
Его пальто и плащ хранились во встроенном шкафу в прихожей (я забыл о нем
упомянуть). Рядом с диваном стоял маленький столик, на нем настольная
лампа и опять-таки курительные принадлежности. Под диваном чисто выметено
- там комнатные туфли. Больше, кроме пары картин, в этой комнате ничего не
было, но больше, пожалуй, и не надо.
На кухне уютно гудел холодильник, было чисто. Здесь не было ничего
интересного. Я на всякий случай заглянул в банки для круп, видимо,
оставшиеся от его жены, но в них было пусто. Я открыл дверь в туалет,
потом - в ванную. В ванной висели два полотенца и купальный халат. На
полочке под зеркалом стаканчик с зубными щетками, тюбик с пастой, две
опасные бритвы в футлярах, помазки. На другой полочке полиэтиленовые
флаконы с шампунями, мыльницы, щетки.
На прощание я выглянул в окно кухни, чтобы узнать, что может профессор
увидеть оттуда, и увидел через двор глухую стену противоположного дома,
внизу - детскую площадку и недалеко от нее крепкий круглый пень спиленного
по нашему заказу дерева, которое, как оказалось, никому не мешало.
В общем, квартира была благоустроенной, обжитой, и все в ней было в
порядке, все в чистоте, хотя и не до культа, каждая вещь знала свое место,
и все здесь было со вкусом, крепко, по-мужски - и я даже позавидовал
профессору в его умении жить и от всего в жизни получать удовольствие,
даже от таких обыденных вещей, как, скажем, курение или бритье.
Вот так кропотливо, шаг за шагом, мы воссоздавали характер профессора и
его образ там, где мы не могли его наблюдать, и в целом этот образ
получался вполне органичным, однако для его завершения нам недоставало
голоса профессора, да и содержания его разговоров. Во-первых, телефонных
разговоров, в том числе междугородных, и особенно международных, с его
дочерью, потому что других, например, с иностранными коллегами, у него,
как мы выяснили, не случалось, - но, кроме того, и другие разговоры, те,
которые могли вестись у него в квартире с тем или иным визитером,
опять-таки с его дочерью, когда она приезжает, или с ее шведом (она была
замужем за шведом). Для этого, разумеется, втайне от профессора, пришлось
установить в его квартире специальную аппаратуру, то есть особо чуткие
микрофоны - мы их установили везде, кроме клозета, так как туда не ходят
вдвоем. Итак, мы хорошо подготовились к игре с профессором.
Теперь мы не выпускали его из поля зрения ни на минуту, исключая только
то время, когда он спал, а его режим при помощи аппаратуры мы установили
за несколько дней. В час ночи оператор выключал магнитофон - не тратить же
пленку на профессорский храп! - а в половине седьмого уже включал снова,
чтобы записать его утренний надсадный, раздирающий душу кашель - потом мы
стали просто прокручивать его, уж очень он нас раздражал. В девять утра
кто-то из нас прослушивал записи за предыдущий день - ведь очень спешного
никогда не было, - а в случае, если бы было, "слухач" должен был