"Феликс Дымов "Слышу! Иду!"" - читать интересную книгу автора

собор в полыхающих маковках. Пешеходные ярусы были полны и многоголосы.
Скоростной лентой деловито летели на работу корабелы. По прогулочной
дорожке текли отдыхающие. Сейчас корабелы устремятся вдоль набережной к
заводу, а гуляющие, обогнув площадь, уплывут на обзорную галерею собора...
Один-другой виток - и город проявится из дымки, как в кино...
Себя Моричев не причислял ни к торопыгам, ни к отдыхающим, ни к тем,
третьим, кого не разглядеть сейчас за витринами магазинов, кафе, салонов
красоты. Лично он не любовался городом, не беседовал с приятелями, не
спешил по делу - просто он работал на ходу. Невозможно сказать, когда это
вошло в привычку. В тот, самый первый, раз все вышло настолько случайно,
что без улыбки об этом не вспомнить...
В юности все хочешь и все можешь. А он вдруг - уже после того, как
примелькался зрителям, - не смог. То есть сам для себя решил, что не смог:
не получалось задумчивое потирание небритой щекой о приподнятое плечо. "Ты
бы, старик, что другое приискал для творческих мук! - выпалил режиссер,
которому до зубной боли надоело нытье способного мальчика. - Ступай лучше
на улицу, подыши свежим воздухом..."
Гельвис, помнится, страшно обиделся. Целых полчаса он даже намеревался
бросить театр. Зато пролетев единым духом полгорода, утыкаясь время от
времени носом то в чудом уцелевший, оберегаемый жителями верстовый столб,
торчащий почему-то из клумбы посреди двора, то в зябнущий на влажном
северном ветру платан, в гладкую кору которого кто-то вживил мелкими
выпуклыми буковками строку известного стихотворения: "Прохожий, я тебя
люблю!", то просто в рисунок мелом на тротуаре - ровные классы, "Котел",
"Вода", "Прыгайте, детки, не заденьте клетки, кто на линию шагнет, потеряет
целый год!" (Сколько раз замечал: взрослые стараются не задеть ногой линии
классов, будто по-прежнему боятся проиграть свое маленькое ежедневное
сражение со временем!), - он неожиданно нашел недающееся движение. Вести
щекой надо так, чтоб будто скрип щетины слышался, чтоб зрителю становилось
колко...
И еще одно открытие сделал для себя Моричев во время той прогулки:
прав, конечно, режиссер, мало кто распознает мастера в пустяшной роли. Но
прав и он, Моричев: играть (впрочем, что там играть - жить!) надо так,
чтобы прежде всего самому себе не саднило совесть от невидимых компромиссов
- тогда придет уверенность, что можешь, что в силах, что работаешь по
самому большому счету... Именно тогда Гельвис понял: пробьется, не
затеряется на сцене среди малозаметных, заурядных, зачастую уже переживших
свой успех...
Гельвис взялся за Шекспира. Нет, не только читал. Собирал старинные
гравюры, фотоснимки, видеозаписи, прослушивал фонограммы, изучал костюмы и
позы знаменитых актеров в образах шекспировских персонажей. Со временем
стал первоклассным знатоком мира Великого Вильяма - того мира, который за
шесть веков возвел вокруг его имени Театр. Пошел еще дальше:
проанализировал .сценическую жизнь каждого, кто когда-нибудь воплощал
Шекспира на подмостках. Интонация одного, мимика другого, грим третьего -
о, за шесть веков накопилось порядочно, было из чего выбрать... Буквально с
циркулем и линейкой вымерял он "углы приязни", строил формулу
принудительного сопереживания. Склеивал мимику разных, порой несовместимых
актеров. Пока не добивался такого, от чего у самого холодного зрителя
мурашки бежали по спине. Можно сказать, Моричев составил азбуку сценических