"Владимир Яковлевич Дягилев. Змея и чаша " - читать интересную книгу автора - Не так, не так. Вы все путаете. Вы же не в "гражданке"...
Перед отбоем в пятом взводе происходит бурный разговор. Начинает его Мохов: - Штукин, кончай нас позорить. При всех говорю. Штукин молчит. В голове у него одна мысль - прилечь. Мохову возражает Сафронов. Он не столько за Штукина, сколько против Мохова. - По-моему, не нужно создавать ЧП. - Я создаю?! - возмущается Мохов. - Сгущаешь. Уснул... Ну и что? Отстал. Ну и что? - То есть как?! - Мохов ищет сочувствия. - Пока я командую - не допущу, чтобы взвод позорили. - Переживем, - продолжает Сафронов. Его поддерживает Гроссман: - Я шо-то не чувствую удручения и сейчас-таки с большим удовольствием приму горизонтальное положение. [20] За Мохова вступается Бирюк - костлявый, с длинными руками парень: - Ну, смеялись же. И это нехорошо. - Зачем же ты это делал? - набрасывается на него Сафронов. - Над своим товарищем смеялся. А это хорошо? Поднимается шум. - Провокатор! - Дубина! У тебя в башке пол-извилины! - А ты мерил? Они орут зло, непримиримо, вот-вот схватятся, бросятся друг на друга. Со стороны нельзя понять: откуда такая злость? В комнату заглядывает дневальный: - Ти-хо! - командует Мохов. Тотчас наступает тишина. Такой резкий переход от шума к тишине может быть только у военных, только по команде. 10 Гроссману хотели устроить "темную". Досталось бы ему, не появись лейтенант Рогов. - Что тут такое? - Урок самбо, товарищ лейтенант, - нашелся Мохов. - Значит, самбо? - переспросил Рогов, стараясь разглядеть в темноте лицо слушателя. - Пришлось показать приемчики, - подтвердил Гроссман. - Неплохо. Только время неудачное выбрали. - Учтем, - заверил Мохов. - Извините. Лейтенант ушел. - Дикари, - после долгой паузы произнес Гроссман и полез на свое место. Обижаться ему не на кого. Сам виноват. Голод особенно мучил вечером, перед сном. После отбоя сосало под ложечкой, вспоминался дом, домашние кушанья: украинцам - вареники и галушки, сибирякам - пельмени, оладьи, блины, шаньги. Не было сил отвлечься от этих дум. Больше всех ныл Бирюк. - Эх, пожевать бы-ы!.. И тогда вступал Гроссман: |
|
|