"Марина и Сергей Дяченко. Горелая башня [new]" - читать интересную книгу автора

продавать душу дьяволу".
- По рукам? - с широкой улыбкой спросил Крысолов.
- Да, - сказал Гай, не услышал своего голоса и повторил уже
громче: - Да.

Легенды о Крысолове добирались даже до Столицы, а уж в здешних
пустых и темных местах чего только на этот счет не болтали. История о
каких-то пропавших детях повторялась во множестве вариаций, но старая
фермерша Тина, в доме которой Гай вот уже третье лето снимал комнату -
эта вот фермерша предпочитала истории пострашнее. И то, что в
университетских аудиториях именовалось "актуальным фольклором" и
служило темой для семинаров - все это приобретало среди пустошей
совсем не академический, а очень даже зловещий смысл.
Все свои "правдивые истории" Тина рассказывала со знанием дела,
как подобает - глухо, монотонно, раскачиваясь и глядя в камин:
- И кого позовет эта дудочка, тот и дубовую дверь прошибет, и в
пропасть кинется, и в огонь войдет, как в реку... Мать забудешь и
невесту бросишь, ему будешь служить, пока не сотлеешь...
А в комнате сгущались сумерки, а отблески огня превращали лицо
старухи в медную ритуальную маску:
- И осела глыба, и сомкнулась щель, и говорят, что голоса их до
сих пор слышаться... Вот только слушать никто не хочет - вдруг явится
ОН и потребует свое - себе...

...Ладонь Крысолова была жесткая, вполне человеческая ладонь, и
вполне дружеское пожатие. Печать, закрепляющая договор, который, как
известно, дороже денег.
- Давай клетку, парень.
А ведь я сейчас увижу, как он это делает, подумал Гай смятенно.
- Дверцу-то прикрути чем-нибудь...
Гай поспешно закивал. Завозился с мотком проволоки, засуетился,
стараясь не глядеть, как руки Крысолова расстегивают замок на кожаном
футляре. И все равно нет-нет да поглядывая.
- Глазами-то не стреляй, иди сюда... Посмотри... какая красивая.
Никто не поверит, подумал Гай отстраненно. Никто не поверит, что я
ее ВИДЕЛ.
Флейта была действительно... красивая. Покрывающие ее лак, темный,
в мелких трещинках, казался живой кожей. Загорелой и гладкой. И
впечатление усилилось, когда флейтист провел по ней пальцами:
- И разве можно ее бояться?..
Боятся как раз не ее, а тебя, подумал Гай сумрачно.
Крысолов поднял флейту к губам.
Звук, протянувшийся над речкой, меньше всего имел отношение к
музыке. Скорее он походил на голос больного, очень старого и очень
одинокого зверя; у Гая ослабели колени.
Из-под моста без малейшего плеска возникла черная голова.
Жутковатый звук оборвался; нутрия остановилась в нерешительности,
но звук возник опять, громче и настойчивее, и беглянка направилась к
берегу, выбралась на песок, потом на траву, покорно заковыляла, волоча
мокрый голый хвост, и ошалевшему Гаю потребовался выразительный взгляд