"Наталья Дурова. Семенов-младший и его дед " - читать интересную книгу автора

провожали на пенсию. Был накрыт стол, и первый тост говорил домоуправ. Он
называл Семёнова-старшего человеком замечательным и настоящим. От каждого
слова почётный дворник взволнованно вздрагивал и только теснее прижимал к
себе внука, словно желал передать ему частицу своей большой радости.
Домой, в подвал, оба вернулись возбуждённые, весёлые. Расставили
подарки: репродуктор "Москвич", детский конструктор, две чашки с видами
ВСХВ.
Теперь ты, как всегда, будешь ходить в школу, а у меня на всю жизнь
одни сплошные каникулы остались, шутил дед.
А ты совсем-совсем не будешь работать?
Нет. Отработал своё. Ничего, на леденцы тебе столько же будет,
глупый.
Ночью дед вёл себя странно: зачем-то выходил осматривать двор,
возвращался и бормотал вслух окончания фраз.
Под утро он долго кашлял в кулак, чтобы не разбудить Семёнова-младшего,
а когда тот проснулся, дед устало сказал:
Слышь-ка, пойдёшь в школу, загляни в контору, скажи, мол, Семёнов
просил зайти. Вчера, дескать, лишку хватил и занедужил.
Вернувшись из школы, Семёнов-младший не нашёл деда. Только у самого
выхода лежало старое кашне деда, которое неизменно висело у деда на шее,
даже если он и не был в пальто. Кашне было всегда в таком виде, будто чулки
в резиночку Семёнова-младшего повесили сушить на дедовскую шею. Увидев
кашне, Семёнов-младший всполошился, испуганно заплакал, а к вечеру, едва
поспевая за домоуправом, шагал в интернат.
Большое светлое здание ошеломило Семёнова-младшего. Оно сразу было
похоже и на школу и на Дворец пионеров. Здесь всё было необычно. От светлых,
цвета какао парт до словно бархатной доски, завешанной тёмной марлей.
Семёнова-младшего провели на 3-й этаж, где находилась спальня мальчиков.
Ну вот, хозяйствуй! сказал домоуправ, поглядев на большую кровать,
деревянную тумбочку и коврик. В воскресенье пойдём в больницу деда
навещать, расскажешь.
Прошла неделя, за ней ещё две. Каждое воскресенье ходил в больницу
Семёнов-младший. Уже с субботнего вечера он обязательно оставлял для деда
кусок домашнего пирога и здесь, в больнице, сидя на кровати, ел его вместе с
дедом, рассказывая об интернатских новостях.
У нас, знаешь, деда, на каждой лестнице через пять ступенек цветы
стоят.
Красиво, должно быть.
Да не для красоты вовсе. Воспитательница говорит, что мы всё живое с
детства любить должны. Вот бежит мальчик, перепрыгивая через ступеньки.
Задел горшок, разбил. Цветок погиб. А он ведь живой. Жалко цветка, так и к
животным. У нас там целый живой уголок.
Ишь ты! Придумали. Хорошо-о! крякал дед, довольно глядя на
внука. Я вот скоро приду домой, мы с тобой собаку заведём. Пойдём на
птичий рынок голубей купим и собаку.
Он, деда! только и вымолвил с восторгом Семёнов-младший.
Но прошли месяцы. Дед давно выписался из больницы, а в своём подвале
коротал длинные вечера одни. Пробовал он внука брать на неделю домой. Внук
грустил, а по вечерам вместо урока из дощечек, пластилина и песка всё
строил, строил, изредка с укором глядя на деда. Дед сначала злился на