"Фридрих Дюрренматт. Лунное затмение" - читать интересную книгу автора

собралась вся община, с трактирщика пот льет ручьем, тютелька в тютельку
четырнадцать миллионов, он их сам пересчитал, говорит он сдавленным от
возбуждения голосом; споткнувшись и чуть не перелетев через головы трех
примостившихся на предпоследней ступеньке мужиков, он двинулся к длинному
столу, где сидит Хегу Хинтеркрахен, писарь общины, зала полна, за каждым
столиком крестьяне.
- Протокол вести? - спрашивает Хегу.
С ума спятил, подскочил трактирщик, нечего тут писать, и спросил своего
сына, резавшегося, как и вчера вечером, в конце стола с Мани Йоггу,
Оксенблутовым Мексу и Хаккеровым Миггу в ясс, уладил ли он дело с
полицейским.
Отнес ему корзину красного, сказал Сему, тот уже нализался и дрыхнет.
Может, приступить уже к делу? - спрашивает Херменли Цурбрюгген, речь,
собственно, идет об этом "чучеле", муже его сестры, о Дёуфу Мани, лично он
всегда был против этого брака, было бы лучше всего сразу прихлопнуть его
прямо за "Медведем" и закопать во флётенбахской земельке, четырнадцать
миллионов есть четырнадцать миллионов, а пока пусть кто-нибудь сбегает к
учительке, чтобы она ненароком не заявилась проведать трактирщицу, ну вот
хоть Мани Йоггу, она его страсть как любит, а Йоггу пусть еще попросит
почитать ему стишки, она же их все время сочиняет.
А где учительница-то? - спрашивает трактирщик.
Она в церкви, играет на органе, просидит там еще часа два, говорит
Оксенблутов Рёуфу, брат Оксенблутова Мексу.
Ну и прекрасно, тогда, пожалуй, можно и начать, рассудил трактирщик,
его мнение таково: первым будет говорить Дёуфу Мани, у них как-никак в
стране демократия.
А о чем ему говорить, выдыхает Мани, худой, слегка сгорбленный
крестьянин, весь какой-то косой и кривой, когда встает; ему, как и всем в
деревне, тоже нужны деньги, не настолько он глуп, чтоб не понять этого,
пусть даже они будут стоить ему жизни, ведь жизнь так и так давно уж не
радует его, так что пусть они собираются и пристукнут его, лучше всего, как
предложил Херменли Цурбрюгген, прямо сейчас. Мани садится на свое место.
Мужики потягивают красное вино и молчат.
Свои слова про "чучело" он берет назад, подает голос Цурбрюгген, Мани
вел себя порядочно, прямо даже очень порядочно, остается только решить, кто
его ударит за "Медведем" топором.
Но тут вдруг с лестницы раздается девичий голосок, Воулт Лаачер просил
сказать, что все должно свершиться ночью, в следующее полнолуние. На
лестнице нагишом стоит Хинтеркрахенова Марианли, те, кто сидит близко к
лестнице, в смущении отвернулись, но она уже исчезла наверху за дверью.
А девка-то его ничего, ухмыляется Миггу Хаккер, тасуя карты и кивая на
писаря.
Заткнулся бы, огрызается писарь, закуривая "Бриссаго", как будто евоная
не побывала там наверху. А Сему говорит, разбирая свои карты, его невесту
теперь силком не вытащишь от Ваути Лохера, так его, собственно, зовут,
никакой он не Лаачер. В деревне вдруг такое стало твориться, какое разве
только в немецких книжках с картинками увидишь, тех, что продаются в
табачном киоске; и, посмотрев на свои карты, объявил: вини.
Значит, до полнолуния ничего не выйдет, рассуждает вслух трактирщик, не
то они его ухлопают, а Лохер не даст им ни шиша.