"Фридрих Дюрренматт. Грек ищет гречанку (Комедия в прозе)" - читать интересную книгу автора

всклокоченной шевелюре. Да еще при его-то социальных симпатиях.
Арнольф возражал, что у Фаркса, дескать, особый вид тщеславия.
- Не понимаю, почему здесь красуется этот совратитель. Ведь его только
что выпустили из тюрьмы.
- Никогда не знаешь, как все обернется, - говорила в таких случаях
мадам Билер, залпом выпивая бокал кампари. - Никогда не знаешь. В политике
тоже надо быть осторожным.
Возвратимся, однако, к портрету епископа. Портрет Фаркса висел на
противоположной стене. Епископ занимал второе место в иерархическом
миропорядке господина Архилохоса. То был не католический епископ, хотя мадам
Билер была на свой лад доброй католичкой: она ходила в церковь - если ей
случалось туда зайти, - чтобы самозабвенно поплакать (точно так же
самозабвенно она плакала и в кино). То был также не протестантский епископ,
хотя Огюст Билер (Густи, сын Гёду Билера), выходец из немецкой Швейцарии
(Гроссафолтерн), этот "корифей велогонок, которого Швейцария дала миру"
("Спорт" от 9 сентября 1929 года), как сторонник Цвингли[1], не признавал
вообще никаких епископов, впрочем, сам он и не подозревал, что является
цвинглианцем. Тот епископ на стене был главой старо-новопресвитериан
предпоследних христиан, довольно-таки редкой и путаной секты,
импортированной из Америки; теперь он висел над дверью, потому что Архилохос
впервые предстал перед Жоржеттой с его портретом под мышкой.
Это было девять месяцев назад. Майский день, на улицах - яркие
солнечные блики, в маленькой закусочной - косые снопы света, золотившие и
без того золотистую майку Огюста, а также его унылые волосатые ноги
велогонщика, как бы окутывая их мерцающим облаком.
- Мадам, - сказал тогда Архилохос робко, - я пришел к вам потому, что в
вашем заведении висит портрет нашего президента. Прямо над стойкой, на самом
видном месте. Меня как патриота это радует. Я ищу ресторанчик, где мог бы
столоваться. По-домашнему. Я хотел бы иметь постоянное место, лучше всего в
углу. Я одинок, работаю бухгалтером, веду размеренный образ жизни,
совершенно не употребляю спиртного. Не курю. И, конечно, не произношу
бранных слов.
Они столковались насчет цены.
- Мадам, - заговорил Архилохос снова, передавая хозяйке портрет и
меланхолично разглядывая ее через свои грязноватые и немодные очки, - мадам,
разрешите обратиться к вам с просьбой: повесьте, пожалуйста, на стенку этого
старо-новопресвитерианского епископа предпоследних христиан. Желательно
рядом с президентом. Я не могу есть в помещении, где нет этого портрета.
Именно потому я и ушел из столовой Армии спасения, в которой питался до сих
пор. Я чту епископа. Он пример абсолютного трезвенника, настоящего
христианина.
Так получилось, что Жоржетта повесила у себя епископа предпоследних
христиан - правда, всего лишь над дверью, - и он висел там, безмолвный и
ублаготворенный, человек чести; только иногда его предавал Огюст, кратко и
ясно отвечая на вопрос немногих любопытных:
- Мой коллега по спорту.
Через три недели Архилохос принес второй портрет. Фотографию с
факсимиле. На фотокарточке был изображен Пти-Пейзан - владелец
машиностроительного концерна "Пти-Пейзан". Архилохос сказал, что ему было бы
приятно, если бы в закусочной висел также Пти-Пейзан. Может быть, его стоило