"Александр Дюма. Прусский террор (Собрание сочинений, Том 53) " - читать интересную книгу автора

самым большое движение на бульваре; впрочем, это движение не переходит в
веселье и толчею: пруссаки развлекаются тайком и держат свою веселость в
себе.
Но 7 июня 1866 года, около шести часов пополудни, прекрасным, насколько
это возможно в Берлине, вечером, Липовая адлея являла собой зрелище
настоящего оживления. Его породили прежде всего нараставшая враждебность
Пруссии к Австрии и ее отказ собрать сейм Голь-штейна для избрания герцога
Августенбургского; весть о повсеместном вооружении; слухи о предстоящей
мобилизации ландвера и роспуске Ландтага, а еще - телеграфные сообщения из
Франции, якобы содержавшие угрозы в адрес Пруссии, угрозы, исходившие из уст
самого императора французов.
Тот, кто не бывал в Пруссии, никогда не представит себе той ненависти,
которую питают к нам ее жители. Она сродни навязчивой идее и мутит здесь
даже самые ясные умы. В Берлине полюбят лишь того министра, который даст
понять, что в один прекрасный день будет объявлена война Франции. Оратором
здесь можно быть только при условии, если всякий раз, поднявшись на трибуну,
бесцеремонно отпустишь против Франции очередную бойкую эпиграмму или
остроумную двусмысленность из тех, что так удаются северным немцам. Наконец,
поэтом можно здесь быть только при условии, если уже сочинил или собираешься
сочинить какой-нибудь направленный против Франции ямб под названием "Рейн",
"Лейпциг" или "Ватерлоо".
Эта глубокая, застарелая, неистребимая ненависть к Франции неотъемлема
от самой здешней почвы, она витает здесь в воздухе.
Откуда она происходит? Не имею представления. Возможно, еще с тех
времен, когда некий галльский легион, составив авангард римских войск, вошел
в Германию.
Трудно сказать, откуда идет эта вековая ненависть пруссаков к нам,
разве что, отбросив предположение о галльском легионе, мы попробуем
обратиться ко временам Рос-бахского сражения; но такого рода исторические
отступления явно доказывают, что у пруссаков очень плохой характер, ибо
именно тогда они нас разбили. Но это их чувство ненависти, видимо, легче
можно бы было объяснить, справившись о более близких нам по времени
событиях: на лог раз наши предположения коснулись бы военной слабости
учеников Фридриха Великого, которую они проявили в сравнении с нами после
пресловутого манифеста, когда герцог Брауншвейгский пригрозил Франции не
оставить камня на камне от Парижа.
И в самом деле, в 1792 году хватило лишь одной битвы при Вальми, чтобы
выставить пруссаков из Франции; в 1806 году единственной битвы при Йене
оказалось достаточно для того, чтобы перед нами распахнулись ворота Берлина.
При этом нужно все-таки сказать, что этим двум датам нашего триумфа враги
наши - ошибаюсь, соперники - противопоставляют Лейпциг и Ватерлоо.
Но в Лейпцигском сражении - сами немцы назвали его "Битва народов" - на
долю пруссаков выпадает только четвертая часть победы, ибо имеете с ними в
нем участвовали австрийцы, русские, шведы, не считая при этом еще и
саксонцев, заслуживающих, однако, чтобы о них не забывали. Что же касается
Ватерлоо, то для пруссаков это только полупобеда, поскольку Наполеон,
оставаясь хозяином положения ко времени их прибытия, уже истощил свои силы в
шестичасовом бою с англичанами.
При таком наследственно враждебном к нам расположении умов в Пруссии (в
сущности, пруссаки никогда не имели намерения от нас это скрывать) не стоит