"Научная картина мира, экономика и экология" - читать интересную книгу автора (Кара-Мурза Сергей)

3. Отношение человек — природа: взгляд из политэкономии

Итак, выделим некоторые фундаментальные принципы "рыночной цивилизации" (современного Запада), важные для нашей темы:

— субъект-объектные отношения человека и природы, дескарализация и дегуманизация мира, механистическое (техноморфное) мировоззрение;

— воля к власти (идея свободы) и потребность в непрерывной экспансии (идея прогресса);

— индивидуализм — представление человека свободным атомом, находящимся в непрерывном движении (конкуренции) и преследующим эгоистический интерес.

Эта огромная культурная мутация произошла в Западной Европе вследствие совмещения религиозной и научной революций. Их совместное действие и предопределило центральные догмы "научной" экономической теории. Недаром Маркс назвал Адама Смита "Лютером политической экономии", и общеизвестно, что его политэкономическая модель является калькой ньютоновской механиcтической картины мироздания. Этот механицизм пронизывает всю политэкономию, за исключением краткого периода кейнсианской революции.

(Сам Кейнс отметил, что неоклассический синтез Маршалла помещает экономические явления внутрь "коперниканской системы, в которой все элементы экономического универсума находятся в равновесии благодаря взаимодействию и противовесам" (цит. по [14, c. 21]).

В политэкономии представление о бесконечности мира преломилось в постулат о неисчерпаемости природных ресурсов. Уже поэтому они были исключены из рассмотрения классической политэкономией как некая "бесплатная" мировая константа, экономически нейтральный фон хозяйственной деятельности. Предметом экономики же является распределение ограниченных ресурсов. Рикардо утверждал, что "ничего не платится за включение природных агентов, поскольку они неисчерпаемы и доступны всем". Это же повторяет Сэй: "Природные богатства неисчерпаемы, поскольку в противном случае мы бы не получали их даром. Поскольку они не могут быть ни увеличены, ни исчерпаны, они не представляют собой объекта экономической науки" (цит. по [14, c 133]).

(Ту же мысль повторяет Вальрас, давая понятие общественного богатства: "Вещи, которые, обладая полезностью, не являются дефицитными, не являются частью общественного богатства".)

Трудно выявить рациональные истоки этой догмы, очевидно противоречащей здравому смыслу. Какое-то влияние, видимо, оказала идущая от натурфилософии и алхимиков вера в трансмутацию элементов и в то, что минералы (например, металлы) растут в земле ("рождаются Матерью-Землей"). Алхимики, представляя богоборческую ветвь западной культуры, верили, что посредством человеческого труда можно изменять природу. Эта вера, воспринятая физиократами и в какой-то мере еще присутствующая у А.Смита, была изжита в научном мышлении, но, чудесным образом, сохранилась в политэкономии в очищенном от явной мистики виде.

Как пишет об этой вере Мирча Элиаде, "в то время как алхимия была вытеснена и осуждена как научная "ересь" новой идеологией, эта вера была включена в идеологию в форме мифа о неограниченном прогрессе. И получилось так, что впервые в истории все общество поверило в осуществимость того, что в иные времена было лишь миленаристской мечтой алхимика. Можно сказать, что алхимики, в своем желании заменить собой время, предвосхитили самую суть идеологии современного мира. Химия восприняла лишь незначительные крохи наследия алхимии. Основная часть этого наследия осредоточилась в другом месте — в литературной идеологии Бальзака и Виктора Гюго, у натуралистов, в системах капиталистической экономики (и либеральной, и марксистской), в секуляризованных теологиях материализма и позитивизма, в идеологии бесконечного прогресса" (цит. по [14, c. 37]).

Неисчерпаемость природных ресурсов — важнейшее условие для возникновения иррациональной идеи прогресса и производных от нее идеологических конструкций либерализма (например, "общества потребления").

(Это — идеологическое прикрытие той "противоестественной" особенности хрематистики ("рыночной экономики"), которую отметил еще Аристотель: "Все, занимающиеся денежными оборотами, стремятся увеличить свои капиталы до бесконечности". В антропологической модели Гоббса утрата желания увеличивать богатства равносильна смерти человека.)

От представления о Матери-Земле, рождающей ("производящей") минералы, в политэкономию пришло также противоречащее здравому смыслу понятие о "производстве" материалов для промышленности. Это сформулировал уже философ современного общества Гоббс в "Левиафане": минералы "Бог предоставил свободно, расположив их на поверхности лица Земли; поэтому для их получения необходимы лишь работа и трудолюбие [industria]. Иными словами, изобилие зависит только от работы и трудолюбия людей (с милостью Божьей)".

Эта философия стала господствующей. Попытки развить в рамках немеханистического мировоззрения (холизма) начала "экологической экономики", предпринятые в XVIII веке Линнеем и его предшественниками (Oeconomia naturae — "экономика природы", "баланс природы"), были подавлены всем идеологическим контекстом. В XIX веке так же не имел успеха и холизм натурфилософии Гете, который впоследствии пытались развить фашисты с их "экологической мистикой".

Можно сказать, что политэкономия стала радикально картезианской, разделив экономику и природу так же, как Декарт разделил дух и тело. Попытка физиократов примирить "частную экономику" с "природной экономикой" — экономическое с экологическим — не удалась. И хотя долго (вплоть до Маркса) повторялась фраза "Труд — отец богатства, а земля — его мать", роль матери низводилась почти до нуля. Локк считал, что по самым скромным подсчетам доля труда в полезности продуктов составляет 9/10, а в большинстве случаев 99 процентов затрат. В фундаментальной модели политэкономии роль природы была просто исключена из рассмотрения как пренебрежимая величина. О металлах, угле, нефти стали говорить, что они "производятся" а не "извлекаются".

Насколько устойчиво это вошедшее в культуру представление, говорит отношение экономистов к сенсационной книге У.С.Джевонса "Угольный вопрос" (1865), в которой он дал прогноз запасов и потребления угля в Великобритании до конца века. Осознав значение второго начала термодинамики (впрочем, еще сохраняя надежды на возможность в будущем повторного использования рассеянной энергии), Джевонс дал ясное понятие невозобновляемого ресурса и указал на принципиальную невозможность неограниченной экспансии промышленного производства при экспоненциальном росте потребления минерального топлива.

Он писал: "Поддержание такого положения физически невозможно. Мы должны сделать критический выбор между кратким периодом изобилия и длительным периодом среднего уровня жизни… Поскольку наше богатство и прогресс строятся на растущей потребности в угле, мы встаем перед необходимостью не только прекратить прогресс, но и начать процесс регресса" (цит. по [15, c. 231]). Джевонс дал также понятие потока и запаса (stock — запас, капитал) ресурсов, обратив внимание, что другие страны живут за счет ежегодного урожая, а Великобритания за счет капитала, причем этот капитал не дает процентов: будучи превращенным в тепло, свет и механическую силу, он исчезает в пространстве.

В переписку с Джевонсом вступили Гладстон и патриарх английской науки Дж.Гершель, Дж.С.Милль докладывал о книге в парламенте. Напротив, экономическая литература обошла книгу, которая регулярно переиздавалась в течение целого века, почти полным молчанием. Та проблема, которую поднял Джевонс, оказалась вне сферы экономической науки.

Та же судьба постигла важнейшую для политэкономии работу Р.Клаузиуса "О запасах энергии в природе и их оценка с точки зрения использования человечеством" (1885). Объясняя смысл второго начала термодинамики с точки зрения экономики, Клаузиус сделал такие ясные и фундаментальные утверждения, что, казалось бы, экономисты просто не могли не подвергнуть ревизии все главные догмы политэкономической модели. Однако никакого эффекта выступление Клаузиуса, означавшее, по сути, смену научной картины мира, на экономическую науку не оказало. В наступившем веке электричества, как и раньше, говорилось о производстве — теперь уже электроэнергии.

(Сегодня на просторах "третьего мира" не производятся, а уже буквально добываются не только сырье и готовые металлы, но и компоненты машин и целые машины. Почти бесплатным "природным агентом" для западного капиталиста является уже и рабочая сила, "произведенная" природой и обществом "Юга". По данным экспертов Всемирного экономического форума в Давосе, развитые страны капитализма обладают 350 млн. промышленных рабочих со средней зарплатой 18 долларов в час. Китай, Индия, Мексика и республики бывшего СССР вместе имеют 1200 млн рабочих такой же квалификации со средней зарплатой 1-2 доллара в час [16].)

Всякие попытки "воссоединить слово с вещью" — ввести в экономическую теорию объективные, физические свойства вещей, учесть несводимость их ценности к цене ("несоизмеримость") сразу же вызывают критику из хрематистики. Резко выступая против попыток ввести в экономику энергетическое измерение, фон Хайек в статьях 40-х годов подчеркивал, что эффективность экономической науки зависит от систематического следования принципу субъективизма. Для экономики имеют значения только выраженные на рынке предпочтения атомизированных индивидов. Ни товары, ни деньги, ни даже продукты питания не определяются своими качествами, существенно лишь мнение о них экономических агентов [15, c. 182].

(Утверждая, что существование любой общей этики, ограничивающей субъективизм, есть "дорога к рабству", фон Хайек утверждает доведенную до своего логического завершения идею свободы, лежащую в основе цивилизации Запада. Опыт показал, а Хайдеггер объяснил: "Безусловная сущность субъективности с необходимостью развертывается как брутальность бестиальности. Слова Ницше о "белокурой бестии" — не случайное преувеличение" [6, c. 306]. Брутальность бестиальности — это почти невозможно перевести на русский язык (дословно: тупая жестокость зверскости).

Фон Хайек, уже с позиций неолиберализма, высоко оценил критику "энергетической социологии" В.Оствальда, которую с позиций хрематистики предпринял в 1909 г. Макс Вебер (в том же году с совершенно иных позиций Оствальда критиковал Ленин, так что клеймо на "энергетическом императиве" было поставлено тогда и в среде социал-демократов). Оствальд определял прогресс как расширение источников доступной энергии и повышение термодинамической эффективности ее использования. Вебер же доказывал, что прогресс определяется только монетарным методом — на рынке. Поэтому замена самой эффективной термодинамической машины — мускула — использующим энергию ископаемого топлива станком есть прогресс, если производимый товар оказывается дешевле. В рыночной экономике прогрессивен тот, кто побеждает в конкуренции. Важна себестоимость в денежном, а не энергетическом выражении. В господствующей экономической модели проблемы энергии просто не существовало [15, c. 227-229].