"Евгений Пантелеевич Дубровин. Одиссея Георгия Лукина " - читать интересную книгу автора

было о темной кромке леса и висевшей над ней круглой яркой луне.

* * *

И снова я очутился в той же каюте. Но сейчас был день. Из щелей люка
тянулись потоки солнечного света, в которых клубилась пыль, отчего они очень
походили на вибрирующие струны. Боже мой, неужели этот нелепый бред
продолжается!
На этот раз в углу стояли ведро с водой, ведро, накрытое деревянной
крышкой, и большая железная миска с варевом. Возле миски лежали ложка, две
луковицы и кусок хлеба. Очевидно, тюремщики не собирались расставаться со
мной быстро. Я не ел уже сутки, и при виде пищи, которая к тому же наваристо
пахла рыбой, у меня начались спазмы. Мелькнула было мысль о голодовке, но я
не успел как следует ее обдумать - мои руки были уже заняты: одна ломала
хлеб, другая зарывалась ложкой в густую горячую уху.
Наевшись и напившись теплой речной воды, я снова лег на привинченную к
полу кровать. Теперь мое положение казалось значительно хуже, чем раньше.
Если раньше еще был какой-то шанс, что все это - нелепейшее недоразумение,
которое скоро рассосется, то сейчас стало совершенно ясно: мое похищение -
сознательный шаг, заранее продуманный и подготовленный. Катер специально был
оборудован для моего плена: к борту подвели электрический ток, приготовили
каюту без иллюминаторов с крепким люком... Теперь мне только оставалось
ждать, чем все это кончится. Я даже не стал пробовать, закрыт ли люк, так
как не сомневался, что он закрыт на совесть. Ведь если ночью можно было
позволить себе роскошь выпустить меня на волю и испытать систему ограждения,
то сейчас, днем, когда река кишела купающимися... Тем более, что катер
стоял: мотор не работал, в борт тихо бились волны.
Что же это за люди? Что ждет меня впереди? Может быть, они просто везут
меня в подходящее место, чтобы утопить? Какие-нибудь маньяки. Привяжут к шее
камень - и в воду, в заранее высмотренный омут. Боже мой, чем же все это
кончится...
Под плеск волн я задремал.
Проснулся я от голосов у себя над головой. Разговаривали двое. В одном
я узнал Николая, другой голос не был мне знаком.
- Я люблю Блока. Про выпивку он здорово шпарил, - неторопливо басил
самодеятельный поэт.
- Дело не в выпивке, - отвечал ему тихий голос. - Блок сумел в своих
стихах воплотить душу русского народа. Душу очень противоречивую - обратите
внимание на подвыпившего русского человека: в нем странным образом
сочетаются дикий восточный разгул, слезы, восторг, апатия, уныние.
- А мне, когда выпью, всегда морду кому-нибудь хочется набить.
- Вот видите. Но в то же время, я уверен, вы никогда в нетрезвом
состоянии не позволите ударить голодного, дрожащего щенка, который попросил
у вас кусок хлеба.
Николай помолчал, очевидно обдумывая слова Тихого голоса.
- Верно, щенка не ударю, - наконец согласился он. - А ведь точно не
ударю! - даже как бы удивился Николай. - Чудно получается. Человека изобью,
а собаку пальцем не трону. Как это можно объяснить?
- В этом-то и состоит одна из загадок русской души.
- Да, загадок много, - по тону голоса я понял, что Николай зевнул. -