"Евгений Пантелеевич Дубровин. Грибы на асфальте (Повесть сатирическая с лирическим уклоном)" - читать интересную книгу автора

увесистый мешок сняли. Ну, я, разумеется, не стал ждать, когда с
полковницей об морок случится при виде моей физии, взял и выскочил из
шкафа.
Кобзиков замолчал, очевидно переживая снова подробности приключения,
потом подытожил:
- А все из-за проклятого гуся, чтоб ему на том свете не перевариться!
Эх, все бы, кажись, отдал сейчас за одну только лапку - знаешь, вся в
желтом жиру, а на боку срез, к которому укроп прилип. Постой, когда я в
последний раз битую птицу ел? На свадьбе какой-то, года два назад.
Вацлав задумался. Я тоже стал припоминать, когда ел гусей, и в
желудке у меня засосало.
- Послушай, а ты любишь вареники в сметане? Но только чтобы из тонкого
теста и со сливочным маслом. И чтобы сметана густая. Шлепнешь его, гада, в
миску, перевернешь - и в рот. Такое блаженство!
- Я бы их съел без сметаны, - проворчал Вацлав.
- А еще я знаешь что люблю? Беляши!
- Какие еще беляши?
- Как? - изумился я. - Ты не слыхал про беляши? Несчастный! Это же
мечта! Колодец в пусты не! Благоухание роз! Защищенный диплом!
Я принялся описывать достоинства неизвестного Вацлаву лакомства. Под
конец я увлекся и попытался воспроизвести шипение беляшей на сковородке.
Кобзиков застонал:
- Не могу! Разбужу Ивана-да-Марью.
Иван, девятнадцатилетний юнец со смазливой физиономией и черными
пижонскими усиками, работал на заводе после окончания ремесленного училища.
Из наших соседей он единственный был женат и на этом основании нас
презирал. Особенно Иван возгордился после того, как у него родилась дочка.
Новоиспеченный отец без конца таскал ее с места на место. При встрече с
кем-нибудь из нас Иван обычно хватался за пуговицу и начинал
разглагольствовать о счастье отцовства, преимуществах семейной жизни над
холостяцкой и о супружеской верности, употребляя при этом такие сильные
выражения, как: "жена - друг", "ты не представляешь, какое это великое
счастье - иметь ребенка", "семья - это большая ответственность".
В общем Иван был человеком конченым, и только в одном мы завидовали
ему: он ел три раза в день. Он ел все: украинские борщи с бараниной и
котлеты с разваренной картошкой, все существующие супы, начиная от
примитивного картофельного и кончая царем супов - харчо, жареную рыбу,
сибирские пельмени, блинчики с мясом и еще многое такое, о чем мы никогда
не слышали. У его жены Марьи был просто талант в этом отношении. Когда она,
толстая, краснощекая, металась по двору, гремя кастрюлями, то можно было
подумать, что приготовление пищи для Ивана - дело ее жизни или смерти.
Прошлепав к дверям молодоженов, Кобзиков зашипел в замочную скважину:
- Иван... Ивашек... проснись... Иван! Дело есть! Прошло минут
пятнадцать, прежде чем раздался недовольный басок:
Ну, чего там приключилось, ядрена палка?
Ивашек, выбрось сожрать чего-нибудь, - зашептал Кобзиков. - С утра ни
буханочки во рту не было.
За дверью послышались сонные голоса: "Где?..", "Под столом... хлеб в
шкафу"; потом, очевидно, Вацлаву что-то сунули в руки, потому что в желудке
у ветврача заурчало совсем громко.