"Юлий Дубов. Идиставизо" - читать интересную книгу автора

в его вдруг освобожденной от колючей проволоки руке, но тут произошло
странное. Снова прозвучала в его мозгу басовая струна, перехваченная на
излете звука большим пальцем, и явственно услышанное слово "Идиставизо"
непонятно почему остановило руку.
Ощутив невероятный прилив сил и какой-то бесовской гордости, Моня гордо
взглянул в белые от бешенства глаза Ивана Христофоровича, швырнул ручку в
кусты, плюнул ей вслед и выпрямился во весь свой полутораметровый рост.
В следующее же мгновение он проснулся, все еще чувствуя, как на его
горле неумолимо затягивается петля.

- Ничего себе сон, - сказала Рита, когда Олег замолчал. - И ему все это
приснилось?

Уже утром весь институт знал, что Моне привиделся какой-то невероятный
сон. В его комнатушке постоянно толклись люди, которым он, бросив все дела,
снова и снова рассказывал сон с начала и до конца. Про феодальную
раздробленность Италии и про Иностранный легион. Про императора Наполеона,
бежавшего в женском платье, и загадочную смерть Гарибальди. Про генсека
Брежнева и повешенных за мятеж на Сенатской. Правда, у него хватило ума
опустить зловещую роль Ивана Христофоровича и его требование к Моне выкупить
свою жизнь за отказ от авторства.
Но больше всего Моню занимало пригрезившееся ему загадочное слово, и он
снова и снова повторял его, искательно заглядывая в глаза слушателям:
- Идиставизо... Понимаете, Идиставизо... Это где все это происходило...
Кто-нибудь знает, что это такое?
Никто из институтских такого слова не знал, но история со сном всех
развлекла, и Моню потом довольно долго называли легионером. Даже Семен
Сергеевич заинтересовался, получив информацию по своим партийным каналам.
В принципе, Семен Сергеевич был человеком не вредным. Он был
нормальным. И гноил Моню потому, что так полагалось, а вовсе не по зову
сердца. Если бы Моня был не Моня, а кто-нибудь другой, и если бы этот другой
не пытался с таким остервенением качать права, добиваясь неположенного, то
Семен Сергеевич, скорее всего, относился бы к старшему инженеру
вычислительного центра с уважением и симпатией. Из-за выдающейся
работоспособности и безусловного профессионализма.
Поэтому когда ему донесли, что в Монином сне он был одним из
персонажей, Семен Сергеевич испытал странно приятное чувство и сделал у себя
в памяти небольшую пометочку. А когда месяца через два ему принесли на
согласование список кандидатур на районную профсоюзную конференцию,
пометочка напомнила о себе, и Семен Сергеевич твердой рукой внес в него
старшего инженера Хейфица.
Узнавший об этом Моня сперва никакой благодарности не ощутил, но
немногие еще сохранившиеся доброжелатели сообщили ему, что Семен Сергеевич
воткнул его в список лично, что от таких вещей не отказываются, что данный
факт символизирует собой начало перелома в общественном мнении и что в
Мониной жизни, вполне возможно, произойдут позитивные изменения.
И Моня поперся в электричке по Ярославской дороге в дом отдыха, где
должна была проходить конференция.
Этот день вполне можно было считать потерянным для жизни, если бы в
перерыве не обрушилось на делегатов море профсоюзного изобилия. Появившиеся