"Николай Дубов. Родные и близкие (Повесть)" - читать интересную книгу автора

Впрочем, небольшие они для взрослых, для детей - громадны. Тяжелее всего
досталось Сергею. Когда началась война, ему было пять лет - возраст, в
котором все помнят и многое понимают. Он запомнил всё - страх, муку
неизвестности, непрестанно грызущий голод, холод и мокрядь, бездомье и
полную во всём нищету. Однажды, став взрослым, он сказал, что со временем
всё это как бы пригасло, утратило остроту. Немеркнуще, на всю жизнь
запечатлелись в его памяти Миръюнусовы.

По возрасту и ранениям Шевелева демобилизовали в числе первых. Ещё не
было триумфального потока эшелонов с победителями, возвращавшихся в громе
оркестров и половодье цветов. Впритычку, в тамбурах, как придется он
добрался до Киева. И вот пустой двор, запертый дом, окна с задернутыми
занавесками. Он задохнулся от смятения, какого не испытал даже на фронте,
перевел дух и постучал, предчувствуя, зная, что ему никто не откроет. Дверь
открыла Зина.
Помогать другим всегда было её первой заповедью. Она помогала Варе в
поспешных сборах, потом - донести Бориса и вещи до вокзала, расположиться на
нарах в товарном вагоне и только после этого побежала домой за своим
чемоданчиком и рюкзаком. Когда она снова добралась до вокзала, эшелон уже
ушел. Он был последним. Зина осталась в городе и жила попеременно то у себя,
то в квартире брата, оберегая их жалкий скарб от мародеров. Зина пережила с
городом всё - и подконвойный исход девяноста тысяч евреев в ад Бабьего Яра,
и взрывы, а потом огненное полыхание Крещатика и Прорезной, и, как грибы,
расплодившиеся частные лавочки и комиссионки, где торговали награбленным в
опустевших квартирах, и наконец... первые советские танки, ворвавшиеся в
город. Их встречали не цветами - кто там думал тогда о цветах?! - а слезами
счастья и надежды, которые дороже всяких цветов. Только через три года после
разлуки дошло до неё Варино письмо. Она оказалась в Ташкенте. Много позже из
сбивчивых, вперемежку со слезами рассказов Вари Шевелев узнал, что им
пришлось пережить.
Дорога была ужасна. С самого начала - бомбежка... Наверно, это была не
настоящая бомбежка. Потом говорили, самолет возвращался, уже израсходовав
бомбы, иначе разнес бы весь эшелон в щепы. Он летел поперек путей, но,
увидав эшелон, развернулся и полетел вдоль состава. Где-то близко грохнуло.
Поезд остановился. Люди бросились в кустарник снегозащитной полосы, в
открытое поле. Варя с Сергеем и годовалым Борисом на руках не могла бежать,
и, выпрыгнув из вагона, они легли прямо в кювете возле насыпи. Она прижимала
Бориса к какому-то металлическому бочонку, торчащему из земли, и прикрывала
собой. А самолет летал над самым составом туда и обратно, из прозрачного
фонаря в фюзеляже пыхал дымок, и сквозь рев мотора был слышен отчетливый
мерный стук пулемета. Варя следила взглядом за самолетом, и ей казалось, что
она различает в стеклянном фонаре силуэт человека, скорчившегося над
пулеметом и целившегося прямо в Сережу и Борьку... Она прижимала Борьку к
металлическому бочонку, другой рукой обхватила Сережу, пытаясь прикрыть
собой и его. Только когда самолет улетел, Варя увидела, что торчащий из
земли бочонок, к которому она прижимала Бориса, был неразорвавшейся бомбой.
И дальше всё было ужасно. И теснота, и голые доски нар, и грязь, и
духота, а потом невыносимый зной, когда ехали через пустыню, и голод, и
жажда. Как только поезд останавливался, все, кто мог, высыпали из вагонов в
поисках еды и воды. Поезд шел без всякого расписания, пропускал идущие на