"Николай Дубов. Родные и близкие (Повесть)" - читать интересную книгу автора

стерилизованное молоко, ну, знаешь, которое с васильками... Разолью по
стаканам, и через день будет своя простокваша, только ещё лучше... А может,
сейчас выпьешь чашку молока? Что от этого чая? Горячая вода, и всё.
Варя не ответила. Он налил молока в чашку, вспомнил, что она
обязательно ставила чашки на блюдечки, поставил чашку на блюдце, понес в
комнату и увидел её неподвижный взгляд. А ветер вздергивал шторы, они
взмывали вверх и опадали, словно кто-то в белом в немом отчаянии заламывал
руки и горестно опускал их, заламывал и опускал...
Туба нитроглицерина лежала на одеяле возле Вариной руки. Не успела? Или
не хватило сил? А его не было рядом, чтобы подать, помочь... Она умирала и
была одна. А его не было рядом. Может, последним усилием, последним вздохом
она позвала его, а его не было... Не было!
Сжатые кулаки он прижал к вискам, стараясь вдавить их как можно
сильнее, чтобы этой болью заглушить ту, что снова прорвалась.
У входной двери позвонили. Шевелев открыл. Дворничиха протянула
пластиковый мешочек с чем-то тщательно завернутым в газету.
- Ось, - сказала она.
- Что это?
- Я там не знаю. Сестра ваша принесла. Я уже два раза поднималась, так
вас дома не было.
Дворничиха ушла. Шевелев, не разворачивая, сунул сверток в холодильник.
В этом вся Зина - долг превыше всего. Обида обидой - обид она не
прощает, - но считает, что ему необходима диета, значит, она должна её
обеспечить, заботиться о нём больше некому.
А почему, за что, собственно, он её обидел? И вообще натворил всё это -
одному сыну набил морду, другого выгнал... Вместо того чтобы быть всем
вместе, разделить горе... А как можно горе разделить? На каких весах его
взвешивать, на какие части резать? Бред. Красивые пустые слова. Разве легче
оттого, что рядом кто-то сидит с постной рожей? Так что же, он своё горе на
них вымещает? Или попросту съехал с катушек? Стариковский бзик?
Нет, не бзик... На Сергея-то он не набрасывался. Может, то, что говорил
Сергей, он, не понимая, не отдавая себе отчета, чувствовал сам: где-то в
подсознании было ощущение того, что все, один больше, другой меньше,
всё-таки виноваты в том, что произошло? Конечно, и детки руку приложили.
Нарочно? Сознательно? Боже упаси! Никто не хотел матери зла, никто не имел
желания причинить ей боль, заставить страдать. Они любили её, старались
доставить радость, сделать приятное... И всё-таки, всё-таки...
Всё-таки в них свое, личное перевешивало и уводило всё дальше. И всех в
разные стороны. И сами они становились разными... Он не раз задавал себе
вопрос: вот три сына, почему они так не похожи друг на друга? И это ещё куда
ни шло. Но почему они не похожи на них с Варей, словно и не их дети? Должно
ведь быть что-то общее у детей с родителями?
Однажды он сказал об этом Устюгову. Тот помолчал, раздумчиво поглаживая
лысину, потом сказал:
- Если оставить в стороне сходство внешнее, физиономическое, то дети
похожи на своё время, а не на родителей.
Сначала это показалось обычным устюговским суесловием. Теперь всё чаще
он раздумывал: может, так оно и есть? Когда и как это началось?
В сущности, их разделяют не такие уж большие промежутки времени. Сергей
родился в тридцать шестом, Борис в сороковом, Димка в сорок седьмом.