"Николай Иванович Дубов. Колесо Фортуны (Роман) " - читать интересную книгу автора

Правда, как потом узнал Иван Опанасович, его после Сашковых карикатур
все-таки стали называть "гицелем", но потихоньку, за глаза. Тут уж он
ничего не мог поделать: на каждый роток не накинешь платок. Да ему в ту
пору было и не до этого. Составленный лейтенантом Кологойдой протокол
перечислял все преступления Митьки Казенного: браконьерство, пользование
запрещенными боеприпасами (жаканы), незаконное хранение оружия, преступно
небрежное пользование этим оружием, в результате какового был ранен 1
(один) ребенок, Хома Прибора, "а могло повлечь за собой и более тяжелые
последствия".
Тяжелых последствий Иван Опанасович ожидал теперь для самого себя.
Следователь уже дважды вызывал его в Чугуново и задавал вопросы, на
которые отвечать было решительно нечего. Не мог же он сослаться на Степана
Степановича, сказать, что сам он решил отобрать ружье у Митьки, но Степан
Степанович под свою ответственность ружье Митьке оставил и дал директиву
"стрелять без всякого". Степана Степановича никто и спрашивать об этом не
станет, спрашивали с Ивана Опанасовича, и хорошо, если его привлекут
только в качестве свидетеля и суд ограничится частным определением, а
могут и запросто посадить на одну скамеечку с Митькой Казенным: как ни
крути, а получалось, что он как бы соучастник всех Митькиных
преступлений...
Словом, тогда Ивану Опанасовичу было не до Сашка и того, как его
выпороли, вспомнил он об этом позже, когда завязался первый узел клубка
происшествий, запутавших и старых и малых.
Соседи приняли порку вполне хладнокровно, не видя в ней ничего из ряда
вон выходящего. Даже новые дружки Сашка, Юка и Толя, не слишком переживали.
Кстати сказать, сам Сашко не переживал вовсе. После наказания он хотел
демонстративно отказаться от ужина, но порка никак не отразилась на его
аппетите, есть он хотел зверски, поэтому передумал, сел за стол, только ел
молча и насупленно. Отец искоса на него поглядывал, потом сказал:
- Ну, надулся как мышь на крупу? Тебе ж совсем и не больно. Только что
обидно. Думаешь, Ивану Опанасовичу не обидно, когда всякие сопляки на него
карикатуры малюют? А сейчас и волки сыты, и овцы целы: ты свою правду
доказал, а я старшему человеку уважение оказал... Выходит - полный порядок
и нечего надуваться.
Сашко мог бы возразить, что хлестать его ремнем - странный способ
оказывать уважение старшим, но он этого не сказал и даже не подумал:
своего отца он очень уважал, слова его звучали как извинение, и Сашко
дуться перестал.
Юка сначала до глубины души возмутилась чудовищной несправедливостью,
но когда Сашко рассказал, как отец подмигнул ему и потребовал крика
погромче, потом притворно хлестал, а сам Сашко притворно орал, засмеялась
и сказала, что такую несправедливость пережить можно. Толя иронически
улыбнулся и промолчал.
Его никогда не тронули даже пальцем, поэтому любое рукоприкладство он
считал дикостью, но, как мальчик вежливый, не хотел обижать Сашка
нелестным отзывом о его отце.
Только Семен Верста отнесся к происшествию с неподдельным живым
интересом. От того, что другого бьют, самому легче не становится, но
приятно хотя бы то, что бьют не только тебя...
- Ну то как, здорово тебя батько отшмагал? - спросил он.