"Анастасия Дубинина. Золото мое " - читать интересную книгу автора

когда-то в детстве. Думать о себе как о герое некоего романа, длинной жесты,
почти самостоятельно слагавшейся у Гийома в голове...
А верхняя губа все еще болела, распухшая от сегодняшнего Алендрокова
удара. Особенно неудобно оказалось есть - внутри рта все было разбито, и
ранки немилосердно жгло от соприкосновения с пищей. Гийом, на миг отрываясь
от чистки конского левого бока, пощупал лицо - ну да, губа вдвое больше, чем
надо, нос тоже, кажется, слегка разнесло, и к левой щеке больно
прикасаться... Ничего, пара дней - и будешь как новенький. Блан-Каваэр,
сведя аквитанские золотисто-коричневые брови, собрался было обойти коня
(поднырнуть у него под брюхом, как это было бы с Линьором, он не решался),
но тут увидел...

Самое ужасное зрелище на свете. О Боже мой, о святой Стефан и святой
Мартин, сохраните меня. Пусть это окажется неправдой.
Гийом так горячо взмолился, что даже зажмурился на миг - вдруг святые
услышат, и это пропадет. Но сердце его, раз упав куда-то вниз живота,
возвращаться на место не собиралось. Медленно-медленно, покрываясь изнутри
инеем страха, Гийом открыл глаза (святой Стефан, укрывший своим плащом
бедную женщину, святой Петр, воскресивший Тавифу, что же вы, что же вы, ну
Тавифа, ну, пожалуйста, Тавифа куми...)
Но увы, увы, умерла так умерла.
Босан, удивительно злорадно - или так показалось Гийому - косясь глазом
с красноватым белком, подымал толстую горбоносую морду от опустошенного
огромного ведра, и на черных лохматых губах блестели зависшие капли.
Будь проклята эта идиотская история, этот дурацкий Каваэр, не давший
Гийому услышать ничего - ни позвякивания крутящегося ведра, ни толстых
глотков, проходящих по конскому горлу... И недоуздок, Гийом, ты дубина,
почему ты не надел на него недоуздок, почему ты позволил ему развернуться
головой к воде, почему...
- Боса-ан... - с тихим отчаянием протянул юноша, едва не плача и почти
веря, что конь ему ответит - утробным таким, насмешливым голосом. - Тупая ты
тва-арь... Что же ты наделал?..
Конь, который явно не удоволился и выпил бы, пожалуй, еще ведра четыре
водички, словно в насмешку наклонил огромную пеструю голову, ткнулся в
ведро, мотнул мордой. Посудина упала и откатилась в сторону, а злой дестриер
еще и ногой топнул, силясь в нее попасть, но, к счастью, промахнулся.
- У тебя завтра распухнут копыта, - безнадежно сообщил коню Гийом, стоя
с недоуздком в повисшей, как сломанная ветка, руке. - Ты будешь хромать,
дубина, на все четыре ноги. Как последняя негодная кляча. И вообще ты будешь
болеть, но тебе-то так и надо, ты сам заслужил... А меня теперь... из-за
тебя... поганая сарацинская тварь.
Алый край солнца еще виднелся из-за зубчатой кромки Птолемаидских стен,
будто светило садилось прямо в осажденный город. Акрский разоренный пригород
уже лежал в тени, но на белом флаге христианской передвижной часовни еще
вовсю полыхало красное золото. Гийом в тихом отчаянии привалился к столбу
навеса, чувствуя, что его начинает слегка тошнить от страха. Впрочем, нужно
было еще кое-что закончить - несмотря на все, засыпать подлому Босану овса и
перекрыть перекладиной его бесстенный денник. А потом, через часик, наконец
напоить по-хорошему. И только тогда позволить себе отдаться полному ужасу
мыслей, что же сделает Алендрок оруженосцу, опоившему его коня.