"Дафна Дю Морье. Маленький фотограф" - читать интересную книгу автора

романы маркиза и ее подруги тайком носили в своих ранцах в лицее. Ей давно
уже не приходилось читать ничего подобного. Положив книгу на место, она
снова украдкой улыбнулась.
- Интересный роман? - спросила она.
Он серьезно посмотрел на нее своими большими глазами, похожими на глаза
газели.
- Там описываются нежные чувства, Госпожа Маркиза, - ответил он.
Нежные чувства... Как странно он говорит. Маркиза принялась болтать о
пробных снимках, о том, какие ей нравятся больше и какие меньше, и все это
время ее не покидало ощущение торжества, ибо она была полной хозяйкой
положения - совершенно точно знала, что нужно делать, и что говорить, и
когда улыбнуться, и когда снова стать серьезной. Это странным образом
напоминало ей детство, когда они с подругами наряжались во взрослые платья и
шляпки и начинали играть: "Давайте как будто бы мы важные дамы". Сейчас она
тоже играла, представляла, только не даму, как в те времена, - а кого же?
Она не знала точно, только это было нечто совсем иное, ведь настоящей дамой
она была столько лет в своем поместье, среди старинной мебели, за чайным
столом в гостиной в обществе важных стариков и старух, от которых пахнет
смертью.
Фотограф говорил мало. Он слушал маркизу. Соглашался, кивал головой или
просто молчал, а она с удивлением слышала, как льется поток ее собственной
речи. Он же был просто манекен, на него можно было не обращать никакого
внимания, он был никто, и только для нее самой предназначалось то, что
говорила очаровательная блестящая женщина, в которую она превратилась
совершенно неожиданно для себя.
Наконец в этой односторонней беседе наступила пауза, и он робко сказал:
- Могу я осмелиться вас о чем-то попросить?
- Ну конечно.
- Можно, я сниму вас здесь, одну, на фоне этого пейзажа?
И только-то? Как он робок, как неподатлив. Она рассмеялась.
- Снимайте сколько хотите, - сказала она. - Здесь так хорошо. Я, может
быть, даже вздремну.
- La belle au bois dormant\footnote{Спящая красавица
\textit{(франц.)}.}, - быстро проговорил он, но потом, словно устыдившись
своей фамильярности, еще раз пробормотал "пардон" и потянулся за аппаратом,
который лежал у него за спиной.
На этот раз он не делал никаких указаний, не просил ее принять позу или
переменить положение. Он фотографировал ее так, как она сидела, лениво
покусывая стебелек цветка. Теперь двигался он сам, заходя то с одной
стороны, то с другой, делая снимки во всех ракурсах - анфас, профиль, три
четверти.
Ее клонило в сон. Солнце пекло ее непокрытую голову, вокруг вились
стрекозы, золотистые и зеленые, невероятно яркие. Она зевнула и прилегла,
откинувшись на ложе из папоротника.
- Позвольте, я положу вам под голову мою куртку, Госпожа Маркиза, -
сказал он.
Прежде чем она успела ответить, он взял куртку, аккуратно свернул ее
так, что получился небольшой валик, и положил на траву. Она опустила голову,
и презренная серая куртка вдруг оказалась мягким и приятным изголовьем.
Он стоял возле нее на коленях, делая что-то с аппаратом - должно быть,