"Юрий Дружников. Смерть царя Федора (Микророман)" - читать интересную книгу автора

Повесив все пальто зрителей, Федор надрывал живот над ящиками с
бутылками ситро и шампанского, тащил их на второй этаж, а раздав все пальто
после спектакля, мыл и протирал бокалы. На репетициях он носил чай в уборные
к артистам, и его любили за то, что не отказывал принести рюмашечку
по-тихому и ловко пародировал актеров. В пародии он попался на глаза
Мейерхольду, тот сказал о нем Немировичу. Как любил повторять Федор
Петрович, Немирович согласовал вопрос с Данченко и заметил:
- Этого страшно запускать статистом. Уж больно внимание на себя
притягивает.
Но - с одной репликой, в переднике и при метле, Немирович-Данченко его
на сцену выпустил. С того момента, как вспоминал Коромыслов в ЦДРИ на своем
чествовании по случаю шестидесятилетия, я стал солистом богемы. От богемы-то
одно название, а остальное - пот. В поту и пошла далее его карьера, а то,
что до, кроме и после, - было предисловием, примечаниями, комментариями,
которые вполне можно выкинуть как несущественные.
Приняв его тело, театр потребовал душу.
С детства он был человеком набожным, но в церковь давно уже ходить
остерегался, и Нюша на всякий случай перевесила Богородицу к себе в комнату.
Потом пошло в театре веяние, что героев Октября должны играть члены партии,
и он повесил на себя этот ярлык, хотя не очень понимал, зачем он ему. Пьесы
казались ему бесчувственными, он говорил, что играет не роль, а текст. И все
же играл. В этом была даже увлекательность - вытягивать ничтожные характеры
за счет своего божьего дара. Студенты из училища спрашивали:
- А передовую "Правды" сможете сыграть?
И он отвечал:
- Еще как!
Ему дали звание народного и от имени театра поручили выступить с
благодарностью и хвалой Сталину, организатору и вдохновителю театрального
искусства. Он оглаживал своим бархатным голосом гальку пустых и, в сущности,
ничтожных слов, написанных специально по этому случаю, и произвел
впечатление. На банкете его подвели к Сталину, и рука Федора Петровича была
им лично пожата. После этого потекли одна за другой Сталинские премии.
Однажды ему сказали, что всех, кто играет с ним в спектаклях, не сажают
благодаря ему. Но это не была ни заслуга, ни вина Коромыслова - ему просто
везло.
Уже после смерти Сталина реабилитированный Мордвинов, вернувшись из
мест отдаленных, сказал Федору Петровичу, что у них там, в лагерном театре,
такие были силы, а все же отсутствие Коромыслова ощущалось.
В том потоке сиюминутных пьес толстовский "Царь Федор" почему-то
оставался, а в пьесе, следовательно, оставался Коромыслов.
- Тебя специально при рождении Федором обозвали, предвидели, - под
выпивку гудели приятели. - Только чего рвешь себя на части? Втянулся, ну и
играй себе спокойно. Ремесло ведь!
Он чувствовал, что сохраняет себя в этой роли от измельчания. "Царь
Федор" был для него в потоке времени, смешанном с дерьмом, опорой, связью
вех, знаком того, что еще не все затоптано вокруг и в душе его. Остальное
пошло в распыл, а этот старый дуб зеленел.
В театр Коромыслов спешил, будто опаздывал, хотя являлся задолго.
Обратно шел медленно и бесцельно. Он не знал, чего нет в магазинах, как
живут люди, зачем производят детей. Собственный дом был для него ночлежкой,