"Иван Владимирович Дроздов. Оккупация " - читать интересную книгу автора

Об этом же вроде бы и Карл Маркс, мудрец всех времён и народов, сказал, а
если уж Карл Маркс... так уж тут цепляться за Родину, и за могилы предков...
Верили во всё это и тогда, когда от голода падали на улице и тихо без
стона и жалоб умирали. В 1933-м будто бы на одной только Украине вымерло
шесть миллионов человек, а у нас в России сколько полегло? Никто не считал.
Русских много. Зачем их считать.
В Поволжье голод был особенно свирепым. Сталинград - центр Поволжья.
В квартиру позвонили. Кто бы это - в такой неурочный час?
Открываю дверь: Михаил Меерсон.
- Миша? Это ты?..
- Прости. Стиснуло сердце - дай валокордин, а лучше - нитроглицерин.
Взял его за руку, провёл на кухню. Он бросил под язык две таблетки
нитроглицерина.
- Целых две таблетки! Я и одну-то принимать боюсь. Голова от него
болит.
- Да, в мозгу у нас много мельчайших сосудов - они не любят вторжений,
да ещё таких сильных средств, но мне надо помочь сердцу. Тут как и во всём:
одно лечит, другое калечит. В конце концов, от инфаркта убегу, а на инсульт
нарвусь.
- Заметил я, ты много теперь говоришь о болезнях.
Миша вскинулся:
- Хо! А о чём же я буду говорить, если везде болит! Тебе хорошо: на
озеро гулять ходишь, пожрать как следует можешь, выпить. Вот и сейчас: из
гостей пришёл, а ни в одном глазу, и рожа красная, как у младенца.
- Я не пью. Пора бы тебе знать это.
- Он не пьёт! Ты эту пулю заливаешь всем уж лет тридцать. В Москве ещё
жил - на даче у тебя был в писательском посёлке; так ты и там всех дурачил.
Не пьёшь. Да кто же тебе и поверит, что ты и вино и водку не пьёшь! Вот
сейчас в гостях был, Новый год встречали - так что же ты, и бокал
шампанского не выпил? И Люша твоя - тоже не выпила?
- Не пьём мы с ней, Миша. Совсем не пьём.
Михаил махнул рукой и отвернулся. Смотрел в окно, в ночь - на тот
участок Удельного парка, где теннисный корт прозрачным забором огорожен.
Раньше зимой поле корта заливалось водой, под звёздным небом блестел
огромный квадрат льда и на нём по углам и посредине отражались огни фонарей,
и в новогодние ночи до утра кипел нарядный хоровод молодых людей, хлопали
пробки шампанского... - теперь корт покрыт снегом и фонари не горят; новая
демократическая власть и этот уголок жизни прихлопнула, будто колдовская
сила чёрной рукой смахнула. Михаил в глубоком и печальном раздумье смотрит
на заснеженное поле и, наверное, думает о том же. Ведь он в этом доме
онкологов, где мы живём, прожил тридцать пять лет, и теперь, после
возвращения из Тель-Авива, поселился здесь же, в своей старой квартире, на
одной с нами лестничной клетке. Михаил похож на чеховского персонажа из
"Палаты номер шесть": на нём старый махровый халат, далеко не свежая помятая
рубашка, редкие седые волосы торчат в разные стороны, будто они кого-то
испугались и повскакали со своих мест. Он в Израиле был три года, натерпелся
там каких-то бед, похоронил свою Соню, с которой прожил сорок восемь лет, -
постарел, обрюзг и под глазами у него висят тяжёлые синюшные мешки. Я
украдкой бросаю на него взгляд, и мне становится страшновато; мы ведь с ним
ровесники, наверное, и я вот так же постарел, и моя физиономия мало кого