"Сергей Довлатов. Собрание сочинений в 4 томах. Том 2" - читать интересную книгу автора

Февраль. Узкие тени лежат между сосен. На питомнике лают собаки.
Покинув казарму, мы с Хедояном оказываемся в зоне.
- Давай, - говорит Рудольф, - иди вдоль простреливаемого коридора, а я
тебе навстречу.
Он идет через свалку к изолятору. По уставу мы должны идти вместе.
Надзиратели ходят только вдвоем. Недаром капитан Прищепа говорит: "Двое -
это больше, чем Ты и Я. Двое - это МЫ..."
Мы расстаемся под баскетбольными щитами. Зимней полночью они напоминают
виселицы. Как только я исчезну за баками свалки, Рудольф Хедоян вернется. Он
закурит и направится к вахте, где тикают ходики. Я тоже мог бы вернуться. Мы
бы все поняли и рассмеялись. Но для этого я слишком осторожен. Если это
случится, я буду отсиживаться на вахте каждый раз.
Я надвигаю воркутинский капюшон и распахиваю дверь соседнего барака.
Нестерпимо грохочет привязанный к скобе эмалированный чайник. Значит, в
бараке не спят. Нары пусты. Стол завален деньгами и картами. Кругом -
человек двадцать в нижнем белье. Взглянув на меня, продолжают игру.
- Не торопись, ахуна, - говорит карманник Чалый, - всех пощекочу!
- Жадность фрайера губит, - замечает валютчик Белуга.
- С довеском, - показывает карты Адам.
- Задвигаю и вывожу, - тихо роняет Купцов...
Я мог бы уйти. Водворить на место чайник и захлопнуть дверь. Клубы пара
вырвались бы из натопленного жилья. Я бы шел через зону, ориентируясь на
прожекторы возле КПП, где тикают ходики. Я мог остановиться, выкурить
сигарету под баскетбольной корзиной. Три минуты постоять, наблюдая, как
алеет в снегу окурок. А потом на вахте я бы слушал, как Фидель говорит о
любви. Я бы даже крикнул под общий смех:
- Эй, Фидель, ты лучше расскажи, как по ошибке на старшину Евченко
забрался...
Для всего этого я недостаточно смел. Если это случится, мне уже не
зайти в барак...
Я говорю с порога:
- Когда заходит начальник, положено вставать.
Зеки прикрывают карты.
- Без понта, - говорит Купцов, - сейчас нельзя...
- Это вилы, начальник, - произносит Адам.
Остальные молчат. Я протягиваю руку. Сгребаю податливые мятые бумажки.
Сую в карманы и за пазуху. Чалый хватает меня за локоть.
- Руки! - приказывает ему Купцов.
И потом, обращаясь ко мне:
- Начальник, остынь!
Хлопает дверь за спиной, гремит эмалированный чайник.
Я иду к воротам. Бережно, как щенка, несу за пазухой деньги. Ощущаю на
своих плечах тяжесть всех рук, касавшихся этих мятых бумажек. Горечь всех
слез. Злую волю...
Я не заметил, как подбежали сзади. Вокруг стало тесно. Чужие тени
кинулись под ноги. Мигнула лампочка в проволочной сетке. И я упал, не
расслышав собственного крика...

В госпитале я лежал недели полторы. Над моей головой висел репродуктор.
В гладкой фанерной коробке жили мирные новости. На тумбочке стояли шахматные