"Карамба, или Козья морда" - читать интересную книгу автора (Щеглов Дмитрий)

Глава 1

Карамба!.. Макс!.. Смотри здесь ход какой-то.

Мы с Данилой по крутояру спускались к воде. Это нормальные люди ходят тропинками, а нам надо через кусты, чтобы покороче и побыстрее. За долгие годы склон, подточенный, изогнутым подковой руслом реки, не выдержал и с облегчением сбросил в воду, нависавшую козырьком желтоватую землю. За кустами приоткрылся лаз. Видно было, что когда-то давно он был обшит досками, одна половина из них сгнила, а вторая еще поддерживала свод. На высоком берегу, наверху, левее, стоял монастырь, в старину обычно они одновременно служили и крепостью, спасая от вражеских набегов посадских людей. Сейчас он реставрировался. Рядом лепились дома новых русских, целая улица.

– Это ход, из монастыря, – высказал я свое предположение, – во время осады через этот тайный ход брали воду из реки.

– Почему ты так думаешь? – переспросил Данила.

– Видишь, подземный ход выходит почти к воде и прячется в кустах. А ведь можно было бы сделать выход метров на тридцать выше, и копать монахам меньше, и ближе к монастырю, а так его сделали в стороне, чтобы никто не заметил и не догадался. Он, враг, тоже ведь – не дурак. Небось, не один татарин лазил по окрестностям, прежде чем пойти на приступ. Да только монахи хитрые, вывели его, видишь куда? За сто пятьдесят метров от монастырской стены, не меньше.

– А при чем здесь татары? – недоверчиво переспросил Данила.

– Как при чем? Когда Батый пер на Русь, он почти до Европы дошел.

– Монастырь построили в тысяча семьсот каком-то году, там и табличка висит, – не сдавался Данила. – Так что покойник Батый мог только с мертвяками в поход собраться.

Я стал вспоминать, в каком же году было татаро-монгольское нашествие? В голове вертелся тринадцатый век. А вот точно год я и не помнил. Кажется, тысяча двести тридцать седьмой. Получалось, что я промахнулся лет на пятьсот. Для истории – миг, а для моих рассуждений – пшик. Несолидно получалось. Надо было держать марку москвича.

– Среди монахов бывали морально неустойчивые, вот они и прорыли его, – казалось я нашел неотразимый аргумент, внимательно осматривая полусгнившие доски.

– Здесь жили черные монахи, неженатые, им запрещалось иметь семью, причем здесь морально неустойчивые? – клещом вцепился в меня мой приятель. Он видно считал, что мораль распространяется только на семейные отношения. Я уже пожалел, что открыл рот, и начинал злиться.

– Могли они в обеденный перерыв, пойти в кабак медовухой горло промочить, не все же им псалмы петь, так и охрипнешь. А настоятель, или как его там, епископ, ворота на запоре держит. В кирпичной стене доску от забора не оторвешь, вот и пришлось им подземный ход рыть, – в моих рассуждениях мне показалось, забрезжил какой-то логический ход. Но Данила тут же разрушил шаткое построение:

– Ход то выходит к реке, а по ней и сейчас, и пятьсот лет назад медовуха не текла. Тут должно быть что-то другое, – он смотрел на меня, ожидая вопроса, но я равнодушным голосом морально устойчивого монаха предложил:

– Да ну его этот лаз, пошли купаться.

Моя реакция удивила приятеля. Такая удача – найти подземный ход, выпадает раз в жизни, а я ни «бэ», ни «мэ», ни кукареку.

– Ты, что не понимаешь, там может быть клад? – взвился Данила. Таким возбужденным я его никогда не видел. У него расширились зрачки, и покраснело лицо. Можно было подумать, что его пригласили за пиршественный стол, и сейчас начнут выносить яства. Он даже губами зачмокал. Кладоискательская страсть – поставил я диагноз. Она, говорят, даже сильнее любовной. Данила готов был хоть сейчас нырнуть в подземный ход. А я знал, что там без фонарика или свечи делать нечего, поэтому и дразнил его в отместку за Батыя с мертвяками.

– Пошли скупнемся, остынь немножко, без фонаря там все равно делать нечего.

Затуманенные золотым блеском глаза Данилы прояснились и в них появились проблески трезвой мысли.

– И еду надо прихватить.

Раз Данила вспомнил про еду, значит, он снова стал здраво рассуждать. Мы скатились с обрыва на берег. За густыми кустами лаз был совершенно не виден. Лазать там, по круче, могли бы только собаки, но они, в отличие от нас, привыкли бегать по тропинкам. Бояться было нечего, что еще кто-нибудь увидит подземный ход. Мы сели, не раздеваясь на берегу реки. Сказать, что нам повезло, ничего не сказать.

– Надо взять веревку, фонарик, свечу, лопату, – я даже не стал уточнять куда?

– Фонарик и свечу понятно, а лопату зачем? – не понял Данила.

– Клад, ты чем, откапывать будешь, задними лапами?

У Данилы снова в глазах блеснул нездоровый блеск. Его хоть сейчас можно было бы брать главным копальщиком в бригаду тех, кто пишет на собственных воротах – «роем колодцы».

– Лопату понятно, а веревку зачем? – не терпелось Даниле воткнуть штык в землю.

– Ты что, правда, такой бестолковый или прикидываешься?

Данила промолчал в ответ, но спроси тогда меня кто-нибудь, зачем нам нужна в подземном ходе веревка, я бы отдал половину клада за убедительный ответ.

– Надо еще топор взять?

– Для чего? – теперь пришел мой черед удивляться.

– А чем мы будем сундуки с золотом вскрывать? – сказал Данила, – я бы предпочел, чтобы клад в сундуках был, копать не люблю.

У меня отвисла челюсть: – Тогда и мешок бери.

– Зачем?

– Как зачем? А золото в чем потащишь?

– Ты думаешь, его так много там будет?

– Если в сундуке, то мешка три, – я засмеялся, – а если зарыто, а раньше зарывали только в бочках, значит не меньше одной бочки. Вот и считай, сколько там мешков?

От открывающихся перспектив Данилу мог хватить удар. А что будет, если и впрямь мы найдем золото?

– Надо еще крест взять?

– Какой крест? – не понял я.

– Крест. Нечистую силу отпугивать, – вполне серьезно предложил Данила.

Все, пора заканчивать обсуждение, а то так можно было договориться, бог знает до чего.

– Ничего не забыли? – спросил я Данилу.

– Чуть самое главное не забыли! – спохватился мой приятель.

– Что?

– Надо бы поесть взять, кто его знает, сколько мы там пробудем.

Обязанности мы распределили следующим образом: свечу, крест, мешок, буханку хлеба, топор берет с собой Данила, а лопату, фонарик, веревку и что-нибудь вкусненькое я. Через полчаса, ровно в одиннадцать, решили здесь же встретиться. Не загадывай, говорят заранее…

Когда мы полезли обратно по круче наверх, то увидели Гориллу. Наш старый знакомец, по жизни – бандит, по роду деятельности – бизнесмен, озираясь по сторонам, выгружал что-то тяжелое из багажника Мерседеса. Надоело, видимо, ловить рыбу в реках. Он еще больше зарос щетиной и напоминал снежного человека. Встретишь такого в горах или в тайге и будешь, потом до конца жизни божиться и рассказывать внукам, что видел прародителя человека и размер ноги у него пятьдесят шестой. Спрятавшись в кустах, мы внимательно наблюдали за его действиями. Горилла выгрузил какие-то металлические чушки серебристого цвета на землю. Затем оглянулся, и, удостоверившись, что за ним никто не наблюдает, подошел к хозяйственной постройке, добротному сараю, прилепившемуся к полуразрушенной крепостной стене монастыря. Открыв сарай ключом, он перетаскал туда чушки. Затем быстро сел в Мерседес и уехал.

У меня сразу зачесалось за ухом, и появились вопросы.

– Как ты думаешь, что он туда прятал? – спросил я Данилу.

– Судя по тому, как он поднимал, там что-то тяжелое, может слитки золотые? – Данила сглотнул слюну.

– Слушай, ты, по-моему, помешался на золоте, тебе только оно и мерещится. Они же были серебристые. Может Горилла, где аккумуляторы спер? – предположил я, – Видал, по одной их таскал. А чей там дом по соседству?

Рядом с полуразрушенной монастырской стеной, возвышался трехэтажный особняк «нового русского». Самое красивое место в городе, возвышенность, с которой вдаль были видны все окрестности, была занята монастырем. Получалось, что второе по красоте место, рядом, занял новый толстосум. А место и, правда, было замечательное, внизу серебристой подковой пойма реки, а вдалеке в тумане, лес черным пояском межевал голубую рубашку неба от покрытой заплатами огородов холстины земли.

– Чей это дом? – спросил я всезнающего Данилу.

– Здесь Хват-Барыга живет, он с металлолома начинал, мужики со всей округи, как пионеры, с утра до вечера ему железяки таскали, а теперь у него несколько фирм, и фешенебельная квартира в Москве, там он и живет, а сюда только иногда на субботу с воскресеньем на шашлыки приезжает. Он у нас самый крутой бизнесмен. Горилла рядом с ним, как пескарь рядом с акулой.

– Не пескарь, а прилипала, есть такая рыбка, рядом с акулой плавает и питается отбросами с чужого стола.

– Вообще-то, – перебил меня Данила, – я по телевизору видел птичку, кажется «чистоплюй», с длинным клювом, сидит на бегемоте, и как семечки жучков пощелкивает с его толстой шкуры, а про прилипалу в паре с акулой убей меня, не помню.

И тут я догадался, что прятал Горилла в пристройку стоящую рядом с домом Хвата-Барыги. У меня по коже поползли мурашки. Я решил проверить свою догадку и задал вопрос Даниле:

– А Горилла с Хват-Барыгой знакомы?

– Еще как! Ты думаешь, на какие шиши купил Горилла себе Мерседес? Он же у Хвата все время был на подхвате, а потом они чего-то поссорились, может, не поделили что, и разошлись, это темная история. Только теперь каждый из них, сам по себе. Горилла себе, и Хват себе.

Наконец я решил высказать свою догадку Даниле:

– Знаешь, что сейчас Горилла затащил в сарай? Сто процентов, что не золото. Догадайся, почему он так быстро смылся отсюда?… Ну?

Данила упорно молчал, но я видел, как снедаемый жаждой узнать правду, он все еще верил в собственную версию, о неподъемных золотых чушках.

– Не тяни кота за хвост, говори.

– Там взрывчатка!

У Данилы вытянулось лицо, и открылся от изумления рот. Он непроизвольно сглотнул слюну и вопросительно посмотрел на меня:

– С чего ты взял?

– Ты же сам рассказывал, что Горилла с Хватом поссорились, значит, что-нибудь не поделили, вот один другому сейчас харакири и устраивает. Хват будет к дому подъезжать, ему ведь мимо этого сарая ехать, а Горилла с дистанционного управления, раз и на воздух его. Был Хват, и нет его. И главным в городе становится кто?

– Горилла! – сникшим голосом выдавил из себя ответ Данила.

– Правильно, Горилла. А ты говоришь золото.

– Ты знаешь, мне что-то расхотелось лезть в подземный ход, – задумчиво сказал Данила, – мы полезем, а Горилла в это время рванет. Нас как котят и засыплет, и хоронить не надо будет. Взрывчатки то он затащил килограмм пятьдесят, не меньше, ею наверно можно дом Хвата и в придачу монастырь разнести. Вон триста грамм, каждый день по телевизору показывают, какие воронки оставляет, а тут столько! Почти атомная бомба.

Я не подумал, что мои поспешные умозаключения приведут приятеля в замешательство, и поэтому скорее дал задний ход.

– Кто тебе сказал, что он его будет взрывать среди бела дня, он это спокойно ночью, или утром сделает, а мы с тобой сегодня, через час, днем полезем, да и днем свидетелей много, чтобы взрывать. К тому же сегодня, пятница, а ты говорил, что Хват живет теперь в Москве, значит, он только завтра, в субботу, сюда на шашлыки пожалует. Не бойся, у нас времени сутки с лишним до взрыва.

– Ладно, – нехотя согласился Данила, – пошли собираться.

Время как раз подходило к обеду, и мы разошлись по домам.

Бабка встречала меня на пороге. У меня хорошая бабушка, и накормит и напоит и за десять минут все расскажет. Не надо смотреть ни телевизор, ни газет читать, послушаешь ее немного и будешь в курсе всех событий, как в городке, так и в мире. Славная бабушка, тарахтит только много, – буркнет иногда дед. А мне нравится, пусть поговорит, жалко, что ли.

– Мать звонила, спрашивала, как ты? Так я ее обрадовала, что ты такой замечательный рыбак, такой замечательный, и что у тебя пять удочек, я сказала. Садись обедать, небось проголодался. Видишь как плохо, озеро спустили, и не покупаешься рядом с домом, приходится бедненькому бегать на речку. Ты с Данилой или один? И Настя с вами была? А то уже обед, а я все думаю, не пора ли накрывать на стол, несколько раз выходила за калитку, выглядывала, где ты, а тебя все нет и нет, я и стала деду одному подавать, а тут и ты подошел. Да ты кушай, кушай, сметанки в борщ побольше клади.

– Что он тебе кот, что ли, что ты его сметаной каждый день подчуешь? – наконец смог и дед вставить пару слов. Но бабку как опытного оратора на митинге, не так-то легко было сбить с толку. Она, не задумываясь, отбрила деда:

– От нее, от сметаны, глянь, какая шерсть гладкая становится, – и бабка погладила спящего на диване, жирного кота Ваську. Тот приоткрыл один глаз, недовольно повел усом и, спрятав мордочку под лапой, снова уснул.

– Если и кобеля каждый день кормить сметаной, да купать как кота в тазу, у него тоже будет благородный вид и дворянская осанка, я уж про гладкую шерсть и не говорю, – посмеивался в прокуренные усы дед.

– Будешь так каждый день внука сметаной кормить, глядишь к концу лета у него и шерсть как у кота вырастет.

– Шерсть вырастет или нет, я не знаю, – отбивалась бабушка, – а гладким к концу лета он должен стать. Нам его матери сдавать.

– Тю, – смеялся дед, – я думал к нам внук приехал, а ты оказывается на откорм, на все лето поросенка взяла.

И надо ж было так случиться, что именно в этот момент дед поставил на скатерть жирное пятно. Бабушка ястребом налетела на него:

– Господи, сам как порося, а туда же про свиней лезет рассуждать, ну-ка встань, вытру.

У бабушки был маленький пунктик, она была помешана на чистоте. Я как-то раз видел, как она подняла с дивана спящего деда, чтобы только поправить сбившееся под ним покрывало. Поэтому дед сделал себе в сарае тахту, зная, что только там он сможет после обеда спокойно отдохнуть.

– Ба, – попросил я бабушку, – заверни с собой что-нибудь покушать. Я Данилу угощу.

– Вот это хлопец, вот это богатырь, – хвалил дед моего приятеля, – аппетит как у настоящего мужчины, интересно в кого он пошел?

– Да он, наверно дома недоедает? – высказала свое мнение бабушка.

– Кто не доедает?… Данила? – переспросил дед, – да он, молодец каждую тарелку хлебом еще вытрет, и языком бы как кобель вылизал, да наверно стесняется, а ты говоришь, не доедает. Это наш вот не доедает, поковыряется в тарелке, половину оставит и скорей бежать.

С бабушкой бесполезно спорить, у нее на все свое устоявшееся мнение. Она, как говорит дед – упертый ортодокс.

– Парнишка должно быть плохо питается, мне его жалко, – сказала бабушка, складывая в пакет еду.

– Если бы плохо питался, не был бы таким толстым.

– Справность, тела зависит не от еды, а от характера и духа, – стояла на своем бабушка.

Я быстрее выпил компот, схватил пакет, с едой приготовленный бабушкой, сунул в карман лежащий на подоконнике фонарик и побежал к сараю. Вовремя сбежал, а то, дед с бабкой, решили на нас с Данилой, как академик Павлов на собаках, поставить эксперимент, закормить на славу и посмотреть, что получится.

На стене в сарае, висели мотки проволоки, грабли, какие-то тряпки, телогрейки, шапки, березовые веники. Но веревки не было. Взяв лопату, я, выглянув во двор, увидел за забором, на улице общественную сушилку. Раньше там играли в волейбол, но потом кто-то первый натянул веревку, и вся улица выносила туда сушиться белье после большой стирки, заодно можно было и с соседками поболтать. Две веревки были заняты бельем, а на третьей сушилась потертая, разукрашенная вышивкой и бисером кожаная сумка нашего соседа Хромого. Ее знал весь город. Хромой с ней никогда не расставался. Под сумкой сидели два кота и жалобно мяукали. Рыбий дух выветривает, понял я. Я шуганул котов и так же воровато, как час назад Горилла, огляделся по сторонам. Четвертая веревка была свободной. Никого не было. Отвязав один конец веревки на одном столбе, я подошел к другому столбу. Мне показалось, что в спутанном узле я нашел конец четвертой веревки. Я и дернул за него. Правильно говорят, креститься надо когда, кажется. Упали на землю все три веревки; две с бельем, одна с сумкой, а четвертая свободная так и осталась висеть. По упавшему на землю выстиранному белью к сумке бросились оба кота. Пришлось их второй раз отгонять. Где-то скрипнула калитка, я подхватил ту веревку, на которой висела сумка, и с лопатой, как с копьем наперевес, сопровождаемый двумя котами помчался, пока никто не увидел меня. Эта сумка, потом здорово выручила меня. Но рассказ об этом, впереди.

В конце улицы я столкнулся с Данилой. Он степенно выходил со двора. За плечами у него был холщовый мешок неимоверной величины и в руках трехлитровая банка с водой закрытая полиэтиленовой крышкой.

А это, что? – спросил я, указывая на банку.

Вода…Заряженная. Пригодится.

Данила, увидев, что я не пойму о чем идет речь, начал путано объяснять: – Креста не нашел, зато вот вода есть, почти как святая, ее Чумак семь лет назад по телевизору зарядил, и до сих пор не испортилась, стоит.

– Не может быть, – не поверил я.

– А бабка так до сих пор и верит, что заряженная не портиться. А это я, ей, каждое утро меняю воду, так что она заряженная.

– Как же заряженная, если ты ее каждый день меняешь?

– Не вода, банка заряженная, а в нашем кладоискательском деле любая подмога хороша.

Надо будет, потом потолковать с Данилой, чтобы перестал верить во всякую чертовщину. Я думаю, со временем, когда у него повысится образовательный ценз, дурь сама выветрится из головы.

А пока мы натолкнулись на нашу подругу, на Настю. В руках у нее был бидон. Наша дружба с нею, не была похожа на мальчишескую дружбу. Хоть, все лето она проводила вместе с нами, мы с Данилой старались провести черту, за которую ей лучше было не переступать. Вот и на этот раз, брать ее с собой в такое опасное приключение я не собирался, кто его знает, что нас ожидает в подземном ходе. Поэтому на ее вопрос: – Куда это вы собрались ребята?

Я неопределенно буркнул: – Тебе за серьгами, но очень не надейся, их там может и не быть.

А, где там, уточнять не стал, пусть пока наша экспедиция останется в тайне.

– Не хотите и не надо, – она повернулась к нам спиной, и зашагала в сторону продовольственного магазина.

– Удачи, не будет! – зло сплюнул возмущенный Данила.

– Почему? – не понял я.

– Раз встретил женщину с пустыми ведрами, удачи не жди.

– Да какая она женщина, сопливая девчушка, и не ведра у нее в руках, а бидон, а это большая разница. И не за водой она шла, а за сметаной.

– С бидоном за сметаной? – не поверил Данила.

– Ага!

– Живут же люди! – то ли с восхищением, то ли с возмущением произнес Данила, но до самого подземного лаза он не произнес ни одного слова.