"Сергей Довлатов. Письма к Людмиле Штерн " - читать интересную книгу автора

глазами. Среди писателей - довольно много однофамильцев великих людей. В
частности, Шевченко и Белинский. Мне нестерпимо захотелось взглянуть на
писателя по фамилии Белинский, и я зашел к нему как бы за спичками.
Белинский оказался довольно вялым евреем с бежевыми встревоженными ушами.
Между Пановой и Даром происходят такие прелестные дискуссии:
Дар: - Все-таки Хемингуэй в романе "Прощай, оружие" очень далеко
плюнул.
Панова (раздумчиво): - Однако "Войны и мира" он не переплюнул.
Дар (раздумчиво же): - Это верно. Но тем не менее он очень далеко
плюнул.
Я (молча): -!!?№%=!=!!
"Записки тренера" подвигаются довольно быстро и сулят 100 страниц. 40 -
готовы. В этой повести я использую совершенно новый для себя стиль, который
замыкается не на слове, не на драматическом соприкосновении слов, а на тех
состояниях, на той атмосфере, что должна быть воссоздана любой ценой, любым
языком. В этой повести слова гораздо облегченнее, прохладнее. Я хочу
показать мир порока, как мир душевных болезней, безрадостный и заманчивый. Я
хочу показать, что нездоровье бродит по нашим следам, как дьявол-искуситель,
напоминая о себе то вспышкой неясного волнения, то болью без награды. Еще я
хочу показать, что подлинное зрение возможно лишь на грани тьмы и света, а
по обеим сторонам от этой грани бродят слепые.
Так вот скромненько выглядят мои творческие планы...
Постарайся хотя бы коротко отвечать на все мои письма. Хотя бы парой
многоточий. Или восклицательным знаком, с которым мы похожи, как братья.
Обнимаю, выпиваю и закусываю...
Твой Сергей.


3

(1969 г., из Ленинграда в Ленинград)

Милая Люда! последнее время у меня не было ни малейшей возможности
увидеться или поговорить с тобой. Мы работаем с утра до вечера. На днях
сдадим работу, несколько дней пробудем в мастерской на Пискаревке, оттуда я
смогу тебе звонить, а потом уедем на неделю охотиться, после чего
отправляемся в Баку рубить некоего Мешада Азизбекова, одного из 26
неврастеников.[1]
На службе у меня все в порядке. Тружусь я с большим усердием, потому
что хочу в течение года получить квалификацию резчика по камню, с которой я
нигде не пропаду. После литературы это самая подходящая профессия.
Я прочел твои заметки на полях рукописи романа и повести. Все они
справедливы и уместны, но меня обидел немного залихватский и чуть ли не
злорадный тон этих записей. Ты порезвилась, Люда, а это нехорошо. Ты ведь
знаешь, что литературные дела - главное в моей жизни и единственное,
пожалуй. Я пищу очень старательно и с большим трудом, а в последний год с
большим напряжением, потому что решил поломать свой стиль и отказаться от
многих приемов, которыми в какой-то степени овладел, истребить то, с чем
освоился. Я знаю, что у меня пока не выходит, и со всеми твоими указаниями
согласен, но иронизировать в таком случае я бы не стал. В этих делах