"Федор Михайлович Достоевский. Письма (1832) " - читать интересную книгу автора

рады, что так мало. Прошлого года было 120, а в прежние года 150 и более. И
ученики Костомар<ова> всегда были одни из первых. Что же ныне, когда так
мало! Правда, комплект есть 25, но, кажется, довольно забракуют; ибо все,
по-видимому, пустые люди, и все в четвертый класс. Они, по-видимому,
чрезвычайно боятся учеников Костомарова. Всем нам такое уваженье. Что-то
дальше?
Уже долго и мы об Вас не имели никакого известия. Но мы и утруждать не
смеем Вас в Ваших занятиях. Это письмо придет к Вам в то время, когда уже
будет решаться наша участь, то есть будет настоящий экзамен. В будущем
письме постараемся уведомить обо всем. Теперь наши занятия утроились. Самое
время не поспевает за нами. Всегда за книгой. Ждем не дождемся экзамена.
Теперь пишу к Вам на почтовых. Сколько дел после письма. Не больше 1/4 часа
я писал к Вам его. - Еще скажу Вам, что принуждены были купить новые шляпы к
экзамену; это нам обошлось в 14 р. С Шидловским мы не видались долгое время.
Только нынче провели с ним час в Казанском соборе. Нам это хотелось давно;
особенно перед экзаменом. Шидлов<ский> и Коронад Фил<иппович> Вам кланяются.
Прощайте до будущего письма. Честь имеем пребыть всегда Вас любящие сыновья
Михаил и Феодор Достоевские.
(1) было: Но мы

13. M. A. ДОСТОЕВСКОМУ 27 сентября 1837. Петербург

27 сентября.
Любезный папенька!
Давно уже не писали мы к Вам, ожидая конца экзамена, который должен был
решить судьбу нашу.
Еще прежде экзамена, на докторском смотре, сказали, что я слаб
здоровьем; но это была только пустая оговорка. На это они не имели никакого
основания, кроме разве того, что я не толст. Да и что могли они сказать,
когда они не могли заметить ни одного из моих недостатков, потому что
нечистота лица прошла, а на другое они и не взглянули. Впрочем, на эти
недостатки они и не смотрят, ибо нынешний же год они приняли многих, у
которых гораздо можно было бы больше заметить. Главная же причина,
во-первых, должна быть та, что мы оба брата вступаем в один год, а другая
та, что мы вступаем на казенный счет. Более я ничего не могу придумать.
Отозвались же они так, что я не в состоянии буду перенесть всех трудностей
фронта и военной службы, тогда когда здоровье мое совершенно позволяет мне
быть уверенну, что я могу перенести еще гораздо более. Много слез стоило мне
это - но что же было мне делать? Я надеялся, что еще можно будет как-нибудь
это сладить. Да и К<оронад> Ф<илиппович> меня обнадеживал и уговаривал.
Генерал с своей стороны, увидев мое свидетельство, готов был принять меня,
ежели б на это был согласен доктор. Впрочем, это еще можно очень поправить.
Время терпит. Они принимают еще и в январе. Главное дело теперь состоит в
том, чтобы иметь свидетельство от какого-нибудь хорошего доктора, который бы
поручился в моем здоровье. Кто же лучше может это сделать, как не М<ихаил>
А<нтонович> Маркус. Он в Петербурге имеет большой вес. Притом же он в этом
месяце, как слышно, должен быть в Москве. Одно его слово может переменить
все дело. Меня приняли бы в училище и без того, но боятся, ибо нынешний
год - чего никогда не бывало - умерло у них пять человек.
Генерал очень добрый человек. К<оронад> Ф<илиппович> советует написать