"Преступление и наказание (обложка книги) " - читать интересную книгу автора

приписывал его предчувствию. Он беспрерывно взглядывал на чиновника,
конечно, и потому еще, что и сам тот упорно смотрел на него, и видно было,
что тому очень хотелось начать разговор. На остальных же, бывших в
распивочной, не исключая и хозяина, чиновник смотрел как-то привычно и даже
со скукой, а вместе с тем и с оттенком некоторого высокомерного
пренебрежения, как бы на людей низшего положения и развития, с которыми
нечего ему говорить. Это был человек лет уже за пятьдесят, среднего роста и
плотного сложения, с проседью и с большою лысиной, с отекшим от постоянного
пьянства желтым, даже зеленоватым лицом и с припухшими веками, из-за
которых сияли крошечные, как щелочки, но одушевленные красноватые глазки.
Но что-то было в нем очень странное; во взгляде его светилась как будто
даже восторженность, - пожалуй, был и смысл и ум, - но в то же время
мелькало как будто и безумие. Одет он был в старый, совершенно оборванный
черный фрак, с осыпавшимися пуговицами. Одна только еще держалась кое-как,
и на нее-то он и застегивался, видимо желая не удаляться приличий. Из-под
нанкового жилета торчала манишка, вся скомканная, запачканная и залитая.
Лицо было выбрито, по-чиновничьи, но давно уже, так что уже густо начала
выступать сизая щетина. Да и в ухватках его действительно было что-то
солидно-чиновничье. Но он был в беспокойстве, ерошил волосы и подпирал
иногда, в тоске, обеими руками голову, положа продранные локти на залитый и
липкий стол. Наконец он прямо посмотрел на Раскольникова и громко и твердо
проговорил:

- А осмелюсь ли, милостивый государь мой, обратиться к вам с разговором
приличным? Ибо хотя вы и не в значительном виде, но опытность моя отличает
в вас человека образованного и к напитку непривычного. Сам всегда уважал
образованность, соединенную с сердечными чувствами, и, кроме того, состою
титулярным советником. Мармеладов - такая фамилия; титулярный советник.
Осмелюсь узнать, служить изволили?

- Нет, учусь... - отвечал молодой человек, отчасти удивленный и
особенным витиеватым тоном речи, и тем, что так прямо, в упор, обратились к
нему. Несмотря на недавнее мгновенное желание хотя какого бы ни было
сообщества с людьми, он при первом, действительно обращенном к нему слове
вдруг ощутил свое обычное неприятное и раздражительное чувство отвращения
ко всякому чужому лицу, касавшемуся или хотевшему только прикоснуться к его
личности.

- Студент, стало быть, или бывший студент! - вскричал чиновник, - так я
и думал! Опыт, милостивый государь, неоднократный опыт! - и в знак
похвальбы он приложил палец ко лбу. - Были студентом или происходили ученую
часть! А позвольте... - Он привстал, покачнулся, захватил свою посудинку,
стаканчик, и подсел к молодому человеку, несколько от него наискось. Он был
хмелен, но говорил речисто и бойко, изредка только местами сбиваясь немного
и затягивая речь. С какою-то даже жадностию накинулся он на Раскольникова,
точно целый месяц тоже ни с кем не говорил.

- Милостивый государь, - начал он почти с торжественностию, - бедность
не порок, это истина. Знаю я, что и пьянство не добродетель, и это тем
паче. Но нищета, милостивый государь, нищета - порок-с. В бедности вы еще