"Юрий Домбровский. Рассказы об огне и глине" - читать интересную книгу автора

утратой, но в конце концов не несчастьем же. И вот однако же даже тогда,
когда Николай стал критиком Н. Лайбовым (это его первый псевдоним, а всего
их было 37), и номера "Современника" с его статьями рвали из рук, - изо всех
дней своей юности он чаще и больше всего вспоминал именно вот этот.
Об нем он и сейчас рассказывал своей собеседнице.
Она сидела рядом на стуле, он лежал на диване и говорил. Доктор
разрешил ему сегодня встать, пройти по комнатам и посидеть у открытого окна.
В Петербурге стояли сухие, очень ясные августовские дни. Чахоточные в эти
дни, даже и столь же безнадежные, как он, оживают и чувствуют себя почти
здоровыми. "Ему уже ничто не может повредить", - сказал доктор в соседней
комнате Некрасову, и тот отошел и закусил губу - человек он был жесткий,
малочувствительный и к слезам не склонный. А та, что сидела над умирающим
критиком Лайбовым, та и не могла плакать. Она сидела, потупив голову,
вышивала что-то мелкое голубым бисером и слушала. Говорил Добролюбов
медленно, вдумываясь в каждое слово. И трудно было понять, отчего иногда
что-то в нем содрогалось - от болезни или воспоминаний. Итак, стоял тогда
канун нового 1862 года (значит, это случилось 9 лет тому назад, поняла она).
Он уже совсем собрался идти к Лаврскому и даже надел шинель, как вдруг в
комнату вошла матушка и сказала:
- Сбежала со двора Буренка! - лицо у нее словно улыбалось, а глаза были
красные, с воспаленными подглазьями.
Он скинул шинель. Надо было что-то сейчас же делать. Он был старшим:
через несколько дней ему должно исполниться 16 лет. На нем после отца лежал
ответ за дом. Таков был неписаный закон семьи, и он его принимал и выполнял
свято, - но что же можно сейчас сделать? Виновата раззява работница Аксинья
- позабыла закрыть хлев, а дворник тоже не запер ворота, вот корова и ушла.
А когда скотина уходит на Новый год - это всегда очень, очень нехорошая
примета, и отец (несмотря на свой священнический сан, был он суеверен),
конечно, очень будет расстроен. Это Николай сразу понял.
Ходили, искали, кликали. Она не отзывалась. Соседи и жильцы тоже ничего
не знали. Значит, уже и не придет. Он сидел и думал об этом, как вдруг вошел
отец. Он все еще был в рясе, значит, пришел из собора.
- Пропала корова, дети будут без молока, - объявил отец.
- Я знаю, папаша, - ответил он покорно и виновато.
Отец сел против него, постукал пальцем по столу и печально, хотя и
безгневно сказал:
- Да, ты знаешь и ничего не делаешь. Ты искал ее?
- Весь дом искал, - ответил он.
- А ты нет. В этом и все дело. Отец вздохнул и как бы в каком-то
тяжелом раздумье покачал головой.
- Ты что, я вижу, уже собрался куда-то?
- Да нет, я просто... - и больше у него ничего не нашлось. Перед отцом
он всегда робел. А тот все сидел, все постукивал и постукивал пальцами по
столу и говорил:
- ...а что это значит? Сбежала корова - это значит, что семья останется
без молока, раз; пропадут сорок рублей, два; да еще сорок придется потратить
на новую, три; итого восемьдесят рублей. Великие деньги! Где их взять? От
жильцов чистого дохода остается в год сто тридцать рублей, остальное уходит
на выплату процентов в строительную контору. Дом-то все еще не наш, но ты и
об этом не думаешь.