"Э.Л.Доктороу. Всемирная выставка" - читать интересную книгу автора

чьей-то чужой матери, с сочувственной миной озирающейся в поисках владельца;
теперь надо было благодарить ее, а потом вытерпеть разнос от своей матери,
специально для этой женщины слащаво разыгранный. И снова вперед, опять
включаясь в ритуальный танец, исполняемый под дзеньканье каких-то странных
звоночков, нетипичных для универмагов, да под успокоительное бормотанье
службы информации, точно проповедь несущееся из системы радиооповещения.
Приказчики в серых халатах, остервенело маневрируя лотками и тележками с
одеждой, проталкивались с ними сквозь толпу, беспардонные, как
электромобильчики в луна-парке. По коридорам - прямо, потом за угол и еще
раз за угол - тянулись длинные очереди к кассам, причем вожделенных касс от
конца очереди даже видно не было, а только лишь уходящая вдаль вереница
людей с полными охапками облюбованных товаров с трепещущими на ниточках
ярлыками. Там и сям матери, заклинающие ребятишек стоять смирно, и
ребятишки, цепляющиеся за полы пальто и юбки матерей; детский скулеж и сопли
или тихая одурь, когда два чада как зачарованные остолбенело пялятся друг на
друга, разинув рты. Кругом крик, гам, изредка пробегают приказчики и на все
просьбы чего-то жаждущих покупателей отвечают отказом, и в этом
многолюдстве, где все наперебой хотят того же, что и мы, мое сознание
начинает мутиться; я воспринимаю их как мириады нас, мы распадаемся на
тысячи суетливых и непрестанно движущихся человечков, как в кривом зеркале
отображающих нищенские притязания на некий шик, и эти толпы издают могучую
всепланетную музыку, грубую и диссонирующую, как океанский ветер, и ее
волнами меня уносит, размывает меня, отъединяет от меня целые куски, так что
скоро я стану не больше песчинки. А потом и ее сметет.
Но мать все куда-то шагает. Чем выше взвихряется вокруг ревущая
преисподняя людских претензий, тем мать становится тверже: вот взяла то,
это, что-то отложила, берет взамен другое, постепенно набирая все, за чем
пришла. А тут и тихий уголок откуда ни возьмись отыщется - в какой-то нише,
видимо, на верхнем этаже, где народу поменьше и обстановка спокойнее; тут мы
становимся лагерем, устраиваем смотр приобретений. Излюбленным ее приемом
было брать с полок по нескольку штук каждого предмета - несколько рубашек,
или пиджаков, или штанов, или свитеров, - а затем все их на меня примерять,
чтобы выяснилось, какие подходят лучше. Так что теперь мои мучения переходят
в стадию Большой Примерки. "Ну-ка, примерь", - говорит мать, и мне на голову
натягивается пуловер. "Нет, маловат, вот, на размер больше прикинь". Пуловер
лезет обратно, взамен на меня наползает другой. В этом обряде моя роль
сводилась к тому, чтобы по команде поднимать руки и опускать их да
перетерпеть пару секунд страха, пока мать не высвободит мне голову,
застрявшую в горловине очередного свитера, и не возвратит меня на свет
божий. Иногда требовалось повернуться кругом, чтобы приложить мне что-то к
спине, опять кругом - теперь надо прикинуть спереди, или, что отвратительнее
всего, приходилось забираться в какую-то мерзкую кабинку, где за эфемерной
занавесочкой, которую каждый может распахнуть, надо было снять штаны и
примерить новые. Эта Большая Примерка выматывала, как ничто другое. Тебя
словно превращали в парниковый овощ, который сморщивается и вянет на корню.
- Стой прямо, Эдгар, не могу ничего понять, когда ты так скрючился!
Однако к тому времени мытарства мои уже переваливали за грань, до
которой я мог еще сопротивляться или проявлять неповиновение: у меня не было
больше ни воли, ни желания, я был марионеткой, все нити у которой провисли.
Все же мы как-то со всем этим справлялись и отбирали нужное. Затем