"Э.Л.Доктороу. Всемирная выставка" - читать интересную книгу автора

охраняя спящих родителей, страшная ночь миновала, вот-вот наступит
долгожданный день.
Это мои самые ранние воспоминания. С приходом утра я любил, выбравшись
из их кровати, смотреть на родителей. Отец спит на правом боку, ноги
выпрямлены, рука вытянута по подушке, кисть согнута, упирается в спинку
кровати. Мать свернулась калачиком, лежит, широким, волнистым выгибом спины
касаясь спины отца. Под одеялом, вместе, они составляют силуэт, приятный
глазу. Вот шевельнулись, и спинка кровати стукнула о стену. Кровать была в
стиле барокко, с оливково-зеленой спинкой, окаймленной фризом из маленьких
розовых цветов и темно-зеленых листьев вдоль рифленых закраин. У
противоположной стены стоял комод и висело зеркало в оливковой раме с такими
же рифлеными закраинами. Над каждой ручкой ящика узор из розовых цветов;
ручки с овальными кольцами, медные. Играя, я любил приподнять кольцо и
отпустить, чтобы оно звякнуло. То, что цветы не настоящие, я понимал, но я
глядел на них, проникался верой, а потом щупал кончиками пальцев выпуклые
мазки розовой краски. Гораздо меньше нравились мне занавески -
прозрачно-белые, они прикрывались шторами; и тяжелые драпировки по бокам мне
тоже не нравились. Я боялся задохнуться. Избегал чуланов, где темнота пугала
меня главным образом потому, что было неясно, можно ли ею дышать.
Ребенком я страдал астмой и аллергиями к чему угодно. Непрестанно
что-то происходило у меня с легкими, я кашлял, хрипел, прикованный к
курящемуся паром ингалятору. Скорбный выкормыш медицины, я познал и
горчичники, и капли в нос, и как мажут горло арджеролом. В меня то и дело
совали градусники и клизмы с мыльной водой. Мать считала, что боль целебна.
Если не больно, значит, без толку. Я выл, визжал и сдавался только под
гнетом силы. Для оцарапанных коленок я требовал себе вишнево-красный
меркурохром, а получал ненавистный йод. Какой был ор! "Ах, да перестань
ты, - говорила мать, мазок за мазком обдавая меня жгучей болью. - Сейчас же
прекрати! Совершенно ничего страшного!"

С размерами мебели я также был не в ладах и обустраивался в приемлемых
пространствах - всячески вычленял их для себя в доме, который иначе был бы
несообразно огромен. Любил сидеть под прикрытием пианино в гостиной. Это был
черный инструмент фирмы "Зомер", и выступ его клавиатуры был мне удобной
крышей, как раз в меру сниженной. Любовался узорами на коврах. Был знатоком
дубовых плашек паркета и подолов зачехленных кресел.
В ванную я шел с охотой отчасти потому, что размеры ванны не были
чрезмерны. Я мог дотянуться до обоих ее бортов. Я пускал в ванне кораблики
из ореховых скорлупок. Поднимал волну, они тонули, и тогда я успокаивал
воду.
Было мне ведомо и то, что, пока я в ванной, забота матери обо мне,
обычно неотвязная, почему-то слабеет. Правда, время от времени мать взывала
ко мне, желая убедиться, что я не утонул, но в остальном я там был
предоставлен самому себе. Даже подушечки пальцев у меня успевали сморщиться,
прежде чем я встану наконец в ванне и выдерну затычку стока.
Из кухонного деревянного стола и стульев я сооружал крепость. Отсюда я
господствовал над всем простором кухонного пола. Входящих я узнавал по ногам
и по тапкам. Крепкие щиколотки и полные, красивые икры матери перемещались в
дамских туфлях на каблуке. Идут то к раковине, то к холодильнику, то к
столу, и всюду их сопровождает начальственный стук открываемых и закрываемых