"Жиголо" - читать интересную книгу автора (Щеглов Дмитрий)

Глава V

Это был последний вечер Федора с Викторией из той недели, что она была на отдыхе, когда случилась эта памятная история с браслетом. Утром она уезжала, а накануне, вечером Федор пригласил ее посидеть в небольшом уютном ресторанчике с кавказской кухней.

Веселая компания московских менял испортила прощальный ужин. Разъяренная, с плотно сжатыми губами, Виктория тащила Федора на улицу.

– Пойдем отсюда, мне скандала не нужно!

– Но эти хамы…

Виктория была непреклонна.

– Пойдем! Я боюсь, что это умело подстроенная провокация. Забрать тебя и меня в милицию. Составить протокол. А потом полоскать белье…

Быстро вышли из ресторана. Она утащила Федора в боковую улицу, а затем по тропинке на какой-то пустырь.

– Ты, молодец. Не испугался их троих. Уверяю тебя, если бы мы остались еще на пять минут, приехала бы милиция. А дальше я не представляю, что было бы. Мне ни в какие газеты попадать нельзя: ни в желтые, ни в левые, ни в правые.

Руки у Виктории тряслись, когда она закурила. Федор прижал ее к себе и погладил по горячей спине.

– Зря ты столько денег выбросила. Я в две с половиной сотни баксов собирался уложиться. Икру мы не брали, одни их фирменные блюда, да еще бутылку вина. Вино, кстати местное, но, по-моему хорошее. Ты голодна?

– Нет!

Медленно они пересекли пустырь и вышли на утонувшую в тени деревьев улицу. Шли тесно прижавшись друг к другу. Со стороны – влюбленная парочка. Они ею и были. Виктория немного успокоилась и говорила уже другим, ровным, извиняющимся голосом.

– Я каждый день чего-то такого ждала. Горничная два раза в дверь звонила. Один раз ты спал, а второй – телевизор смотрел. Думала, до двери не дойду. А она приходила убираться. Попросила ее через час зайти.

– Поехали ко мне! – заявил Федор. – Правда, насчет воды не знаю что там, а так все есть. Чистые простыни, два кресла. Небольшой телевизор, если захочешь что посмотреть. Поскрипим на кровати. Я уже соскучился по тебе. А утром я тебя отвезу в отель. А там, на такси и на самолет.

Виктория нежно обняла его за шею и страстно зашептала:

– Ой, Федя! Как гора с плеч! А то не дай бог, в последний день, что случится. Не прощу себе! Поехали скорее. Я изнемогаю, так хочу тебя. У меня нервный стресс должен закончиться взрывом.

Федор засмеялся.

– Могла бы об этом и на пустыре сказать. Мы бы что-нибудь придумали. На пустыре у нас с тобой еще не было. И вообще если неуютно в своем номере чувствовала, давно бы сказала.

А Виктория запоздало казнила себя:

– Номер тебе рядом надо было снять! Я сейчас только об этом догадалась.

Минут через десять они поймали частника. Федор назвал улицу. Через пол часа были на месте. Блочная пятиэтажка хрущевского типа встретила их замирающей жизнью. Во многих окнах уже не горел свет. Виктория обвела прилегающую территорию взглядом.

– Ничего, чистенько! Цветы кругом. Я думала, будет хуже!

Федор пропустил ее вперед.

– Нам на третий этаж.

Поднялись пешком. Виктория первой ступила в квартиру и удивилась. Ее встретила стерильная чистота. Аккуратно заправленная широкая кровать. Пол видимо был недавно вымыт. Она заглянула на кухню. За стеклом в небольшом шкафчике стоял минимум необходимой посуды.

– Хозяйка, видно, убиралась днем, – сказал Федор, – мы с ней договорились, что раз в два дня она будет заходить. И ей спокойнее, и мне. Она неплохая старушка. Чистенькая.

– Вижу! – сказала Виктория и разулась у порога. – Как в больнице.

– И воду дали! – обрадовался Федор, пройдя на кухню. – Живем! Вика! Хочешь, душ прими, пока я в магазин сбегаю. Тут есть круглосуточный. Я скоро.

Хлопнув дверью, Федор скрылся, а Виктория стала оглядываться. Нигде не было бросовой вещи. Глазу не на чем было зацепиться. А где же его вещи? – удивилась Виктория. После вселения к ней в номер обычно нельзя было зайти. Начинались долгие примерки перед посещением обычного газетного киоска. Выбрасывалась из чемодана вся одежда.

Виктория заглянула в коридоре во встроенный шкаф. Оправдывая себя, она назвала это не тайным обыском, а чисто женским любопытством. Внизу стоял чемодан и пара белых дорогих полуботинок. Под целлофановым чехлом висел персикового цвета добротный летний костюм. Она удивилась.

А он в чем всю неделю ходил? Вспомнила его хлопчатобумажные брюки и легкую тенниску. Да если бы он прошелся с нею рядом в этом костюме или вошел в ресторан, посетители зарыдали бы от восторга при виде такой как они пары.

Виктория собралась закрыть дверь шкафа, но смутные сомнения испытанные ею еще в первый день знакомства с Федором, помимо ее воли уже водили ее руками. В костюме ничего не было, пустые карманы. А вот в чемодане. В чемодане в книжке со стихами Блока она нашла фотографию двадцатитрехлетней девушки. Если бы Федор в первый день не рассказал об их поразительной схожести с этой красавицей, то она подумала бы, что это ее собственная фотография сделанная десять лет назад. Одно сходство было, взгляд у обеих был строгий, престрогий.

Виктория поднесла фотографию к губам и, повинуясь внезапному порыву благодарности к незнакомке, поцеловала ее лик.

– За тебя, красавица, я расплатилась сполна! Он прелесть родниковая, чистая, не целованная! Прости!

Ей захотелось, чтобы в этот момент оказался рядом Федор. Она бы на него херувимчика, как на стеклышко нежно дышала, и языком слизывала каждую пылинку. Желание оказаться в его объятиях залило Викторию с ног до головы. И в этот момент, когда она собралась закрыть чемодан, где кроме носков и белья больше ничего не было, в книге самопроизвольно открылась еще одна закладка. Там лежал железнодорожный билет, выписанный на имя Федора Боровикова.

Машинально Виктория глянула на станцию отправления и на дату. Станция была та, о которой он говорил, захолустная станция …энской области, а вот дата на билете…. Он лгал ей в утро их встречи, когда говорил, что приехал вчера. Приехал он в этот город месяц с лишним назад. Она положила книгу на место и закрыла чемодан.

Как это понимать? Неужели через его руки пять или шесть женщин? А она седьмая? И всем он рассказывает одну и ту же историю! А она глупая совершенно потеряла голову, как сучонка побежала за ним на другой край города. А здесь, до нее было еще семь, восемь развратных дам. Он скоро начнет ее раздевать и сравнивать с теми, другими. И когда она уедет, то тут будут и десятая, и одиннадцатая.

А как красиво говорил, что она единственная и неповторимая, какими глазами на нее смотрел, как нежно ласкал. И все это ложь! Ложь! Ложь! Виктория села на кровать и решила дождаться Федора, прежде чем уйти. А у нее насчет него были такие планы! Она хотела сообщить ему их сегодняшней ночью.

Уйти сразу или подождать и потребовать объяснения. Голова у нее закружилась. Он мне не муж. Я даже с мужа не требую объяснений. Какое я право имею с него требовать. Мало ли что я хотела ему сегодня предложить. Он об этом ни словом, ни духом, ни ухом, ни брюхом.

Щелкнул замок и на пороге появился Федор. Лицо его блаженно улыбалось. В его руках Виктория увидела два наполненных доверху пакета.

– Будем гулять до утра! Я взял бутылку коньяка, два шампанского и всякой закуски. Икра правда не черная, а красная. Ты как насчет красной?

Обычно в номере у Виктории начинались кувырки, после того как она возвращалась из буфета. Он ее доносил до кровати и начинал раздевать, будто они не виделись год и два месяца. Отдаваясь ему, она восклицала, что по такому случаю готова через каждый час снова спускаться в буфет.

Ненасытными были оба. Федор думал, что и сейчас она его встретит подобным образом. Ритуал отработан. Он или она прямо с порога начинали раздевать друг друга. Но Виктория задумчиво курила. Федор догадался, что эта недоверчивая, эта мнительная женщина проверила его карманы, заглянула под кровать, в чемодан, во все углы и что-то нашла. Что ее может беспокоить? Раскладывая на кухне продукты, Федор вспомнил. Он еще в первый день встречи с нею подумал, что надо бы выбросить билет, он ведь ей сказал, что приехал только вчера. Билет увидала и подумала, что он сюда баб косяками таскал. Или за ресторан надулась? Догадалась! Правильно говорят, ни на минуту женщин нельзя одних оставлять.

Федор сделал вид, что не замечает скверного настроения гостьи, и стал выставлять на стол тарелки и фужеры.

– Ты мне поможешь?

– Помогу! – ответила Виктория. Она в корне поменяла свои планы. Никакого предложения, как задумывалось ранее, а всего лишь у них будет прощальная, незабываемая ночь.

Когда общими усилиями стол был накрыт, и рюмки с коньяком должны были созвониться, Федор задержал ее руку.

– Подожди!

Он сходил в прихожую, достал из чемодана книгу Блока и положил ее на стол.

– Уверяю, Викуша, ты никогда не угадаешь, за кого я предложу поднять эту божественную влагу в хрустальном бокале. Пусть теснит мое сердце грусть, но в стесненном сердце замирает радость. Я хочу выпить бокал этого жидкого огня, за ту, которая была для меня несбыточной мечтой, а стала светлой и прекрасной явью. Любовь моя! Кипит моя душа, и кровь кипит. Ты, Вика, стала для меня, и солнце жгучее, и уголь антрацит. Я пью за вас двоих божественный напиток, два золотых бруска, я переплавил в новый слиток. За тебя, Викуша.

Федор торжественно раскрыл книгу и положил перед Викторией фотографию девицы, в которой с большой натяжкой можно было увидеть ночную гостью.

– Это она? – спросила Виктория.

– Она!

Женщины, есть женщины. Пока своего не получит не успокоится. Виктория пригубила бокал с коньяком и стала перелистывать книгу стихов Блока. Якобы, невзначай, она наткнулась на железнодорожный билет и стала его между делом изучать. Затем быстро спросила:

– Федя, помнишь, ты мне говорил, что ты в тот же день приехал, что и я, а билет за прошлый месяц. Значит, ты мне солгал?

Федор возвел руки к небу.

– Я так и знал, что у тебя только одно на уме! Ты уже столько раз пытала меня на эту тему… Да, я приехал раньше, но уверяю тебя, ни одна женщина, кроме, старушки хозяйки, не переступала порог этой квартиры. Тебе, не к кому меня ревновать. Я расскажу сейчас, а ты мне не поверишь. И вообще, почему я должен перед тобой оправдываться?

Федор сделал вид, что хочет обидеться.

Виктория его остановила.

– Если сможешь правдоподобно оправдаться, то уверяю тебя, не пожалеешь.

Чего скрывать, за недельные труды, за то, что он доказывал ей, что она единственный свет в его окошке, Федор ожидал тяжеловесного презента.

– Хорошо, я покажу, чем занимался весь этот месяц, только ты отвернись.

Виктория отвернулась. А Федор вышел в холл, сбросил с себя дешевый, китайский хлопок, и облачился в персиковый костюм, в белые туфли из мягкой кожи, в сорочку в пышным жабо, на голове появилась белая шляпа, а в руках гнутая трость.

Концом трости он осторожно постучал в полуоткрытую дверь, ведущую в единственную комнату, и нарисовался на ее пороге.

– Смею ли обеспокоить? Виктория Петровна, здесь собирается почивать?

Перед Викторией стоял высокий, стройный, молодой мужчина, с чистым лицом и пронзительными глазами. Денди! Джентльмен. Мачо! Все три сравнения легким облачком отразились на ее челе.

– Собиралась! А сейчас в раздумье!

Федор стоял в проеме двери.

– Ваш покорный слуга весь этот месяц до встречи с вами, одевался подобным образом и как форменный идиот, как павлин в гордом одиночестве фланировал по городу. Вы можете достопочтенная Виктория Петровна этому поверить?

Виктория улыбнулась.

– С трудом. Но объясни мне Федор, зачем?

Федор перекинул трость на руку и сказал.

– Эти ежедневные прогулки не поддаются никакому объяснению. Это клиника. Спросите, что полегче.

– Спрашиваю, Федя! Ты так ни с одной женщиной и не познакомился?

Федор отрицательно покачал головой.

– Были поползновения со стороны слабого пола, но мне некогда было. Я спешил в ремонтную мастерскую забирать Альфа-Ромео! Поэтому вынужден был отклонить несколько заманчивых предложений посетить элитный бар или дорогой ресторан. Сами понимаете, Альфа-Ромео скоростная машина, а если я еще буду под шафе… Дамы входили в мое положение и очень сожалели. Я вежливо откланивался. Ах, вы бы видели, как красиво я их покидал и гордо нес голову. Виктория Петровна, что до встречи с вами, на женщин я смотрел свысока!

А в тот день, когда я встретился с тобой, я переоделся. Знала бы ты, как после месяца этого идиотизма я хотел женщину. Я тебя видел нагой, у меня мурашки на теле высыпали. А если еще представить, что ты была похожа на нее, – Федор показал на фотографию, – твоя участь была решена. Так что можешь ревновать меня к себе самой, но не к тем продавщицам из дорогих бутиков, в которые я, владелец Альфа-Ромео, входил. И мой бумажник не соответствовал придуманному мной образу. Имидж, как сейчас говорят, боялся уронить. Девки сами падали мне в руки, только моя машина была в ремонте. Я вежливо прощался разочаровывая девиц.

– Вот теперь я верю тебе! – смеясь, сказала Виктория. Они выпили. Лад и мир установившийся у любовников придает совершенно иное очарование ночи. Ночь истекает дурманящими запахами олеандра. Под окном молчаливыми стражами стоят зеленые кипарисы. Завистница луна льет на льнущие друг к другу тела влюбленных свой далекий, холодный свет.

– Скажи, негодник, что я самая красивая женщина на свете. – просит Виктория. В лунном свете Федор раздевает свою гостью и заливается соловьем.

– Хмельней твоей красы не пил я зелья. Что женщины земли, когда твоя нога попрала шар земной. Ты видишь эти линии? Божественный изгиб, нежнейшее творенье. Нога царицы! Белый мрамор! Уста твои – сладчайший мед. Какая сладость, Вика, ты! А грудь твоя, мне кажется, сейчас забрызжет соком. О, женщина, любимая моя. У ног твоих я. Раб я твой! И паж. Исполню я любое приказанье. Ты только молви слово. О, милая! Позволь, мне называть тебя сладчайшей.

– Говори, еще говори. Не переставая, говори.

Федор отнес ее на кровать.

– Когда мои уста, к твоим устам прильнут, я перестану говорить. Тогда любимая, ты вслушайся, в стук сердца моего. Оно стучится в потайную дверь, что ты со страхом в первый день открыла. В кладовой мнительного сердца твоего, несметные богатства я нашел. Любимая, вот нежный поцелуй. Вот локон золотистый. А вот двух белых лебедей-грудей, два пурпурных глазка, два зернышка граната. Неповторимый миг, благоговейный шепот, щекочущий, пьянящий запах – это ты, любовь моя. Ты, словно пойманная дичь, то рвешься с силой из тенет, то сил лишившись на руке моей забвенья ищешь. Любимая…

Виктория застонала.

– О, мой сладкоречивый! Неужели это последняя наша ночь?

Виктория готова была его слушать и днем и ночью. Повторялась как мир старая истина: женщина любит ушами. Федору не жалко было почесать языком, тем более что у него был дежурный запас ласковых слов. Любовная игра со зрелой женщиной доставляла ему самому несказанное удовольствие.

Но, в отличие от Виктории, проваливаясь в сладчайшую дрему любви и неги, он просыпался с холодным рассудком. Терять голову Федор не собирался. Он лишь чуть-чуть подыгрывал ей, вернее, угадывал ее сокровенные желания и исполнял их. Хочет Виктория, чтобы он был чистым, непорочным, влюбленным только в нее одну? Он таким и будет. За все время знакомства, Федор даже искоса не посмотрел ни на одну встречную женщину или девушку. А сколько было их, молодых и красивых, достойных внимания и восхищения.

Он знал, по какому сценарию дальше потечет их ночь. Как всегда, она начнет перебирать ему кудри и расспрашивать.

– Феденька! Ты о себе ничего не рассказываешь.

– А что рассказывать?

– Как ты жил, где работал?

Федор медленно, сквозь сон, роняет редкие слова. Все слова у него в цвет. Пока никто не обижался.

– Где работал, там и жил. На стройке жил. Дом мы строили одному бизнесмену. Особняк.

– А почему ушел?

– Жена бизнесмена часто стала приезжать, командовать. А он, жену ко мне приревновал. Взял и за три месяца вперед мне выплатил, вроде как пособие. Уволил. Чего мне было оставаться.

– А жена?

– Что жена?

– Очень расстроилась?

– Нет, не очень! Но ребята сказали, перестала после приезжать.

Виктория начинает Федора тормошить и окончательно будит.

– У тебя с нею что-нибудь было?

– С кем?

– Ну, с женой этого бизнесмена?

– Нет! У меня с нею ничего не было, это у нее со мною было.

Федор обнимает покрепче Викторию и кладет голову на ее пухлую, белую руку. Его нос начинает щекотать мускус женского терпкого пота. Он будит в нем желание. Проснувшийся самец старается поладить с податливым и сладким телом, но его отталкивают. Женская логика никак не может справиться с предложенной дилеммой.

– Как у тебя ничего с нею не было, а у нее с тобою было? Объясни! – спрашивает Виктория. Федор пробует взять ее силой. Сопя и возбуждаясь все больше, он отвечает:

– Она, дура, в бинокль смотрела со второго этажа, а муж ее застукал. У них вспыхнула гражданская война, а я крайним оказался.

Виктория слабеет в его руках.

– А она тебе была безразлична?

Вожделение, нежность, животная страсть, все вместе двигают языком Федора. Ему кажется, что он не лукавит.

– Только ты одна, ясноликая, луною светишь мне на небосводе. Одну тебя хочу я пить и целовать. И сладкую твою печать готов я утром, днем и ночью, по взмаху первому ресниц срывать, срывать, срывать!

Женщина не крепость. Осыпь ее любовными стрелами, и она сама сдастся.

Виктория провела упоительную неделю. И сегодняшняя ночь, их последняя ночь упоительна. Федор сладкоречив и нежен. Он любуется в лунном свете ее роскошным телом.

– Вика, ты божественна! Шампанского хочешь, сладкая?

– Не хочу! Я хочу с тобой серьезно поговорить.

За окном брезжит утренний свет разгоняя по углам комнаты остатки тьмы. Федор слушает краем уха. Что ему может сказать эта красивая дама, к которой он привык за последнюю неделю? Ничего нового. Федор сквозьполудрему слушает.

– Федя, ты меня обманул.

Федор вскидывает голову с подушки. Виктория укладывает его обратно.

– Не перебивай, пожалуйста. Ты приехал на месяц раньше, а не в тот день, когда мы встретились с тобой. И хотя я сделала вид, что поверила тебе, но это не так. Ты живешь за счет женщин. Мне неприятно это говорить, но твое природное спокойствие я приняла за стеснительность и юношескую чистоту. И обманулась.

– Разве нам плохо, было? – сквозь сон спрашивает Федор. Он не стал ее разубеждать. К чему? Она сама наглядный пример собственных утверждений. Федору спать хочется.

– Разговор не об этом, – гнет свою линию Виктория, – разговор о другом. Пойми, ты поставил перед собой низкую жизненную планку. У тебя нет достойной человека-личности цели. Заработать на нас, на женщинах, торгуя своим телом, занятие недостойное настоящего мужчины. Ты мужчина-куртизанка.

– Я хоть раз о деньгах упомянул? – спокойно спросил Федор, приоткрывая глаза.

– Не просил, но жил за мой счет.

Ее слова начали пронимать Федора. Она, Виктория, была права. Но чья бы корова мычала…

– А ты живешь, за счет своего мужа, и везешь ему в подарок огромнейшие рога. Я ведь тебе ни слова упрека никогда не сказал. И не я вышел в то утро на охоту, а ты. Прости мы квиты, я спать очень хочу.

Она снова начала говорить. Федор обнял ее одной рукой, а второй надвинул себе на голову подушку. Тщетно. Слова ее жгли.

– Долг перед собою… Надо сделать не только тело, но душу и ум… Профессия должна быть достойная…. Образование… получить…. Жизнь пройдет, с чем останешься?.. А вдруг в один день муж чей-нибудь тебя покалечит?.. Федя!.. Ты хоть слышишь, что я говорю?

Он поднял голову. Обрывки фраз занозили его мятущуюся чувствительную душу. Житейский панцирь еще не совсем окостенел. Федор прижался к ее телу.

– Я сам все время мучаюсь, а ты мне соль на рану сыплешь. Да, ты мне как женщина нравишься. Я всю жизнь мечтал о такой. И никого у меня здесь не было до тебя. Никого я в эту квартиру не приводил, ты одна мне свет и отрада. Ты первая переступила порог. Можешь не верить или смеяться.

У Федора мелькнула шальная мысль, что Виктория преследует определенную цель, которую боится или не хочет высказать.

– Федя! Почему ты думаешь затеяла этот разговор. Мне не понравилось твое поведение в ресторане у кавказца. Одно сомнение у меня наложилось на другое. Я допускаю, что ты не жиголо, но тогда получается, что ты вор. А я у тебя все эти дни была естественным прикрытием. Почему толстяк уверял, что у него пропали деньги? Ведь, кроме тебя и официанта к этой компании никто не подходил. Ты ведь не куришь, а взял у меня сигареты, и подошел к ним. Зачем? Разве у меня зажигалки не было? А потом у них пропали деньги.

Федор хотел сказать, что сначала пропали деньги, а потом он подошел прикурить. Его этот разговор начал тяготить. Красивого расставания, с охами, с ахами, с обещанием звонить изредка или прислать весточку, не получалось. Но и сознаваться Виктории, что это он на ее глазах обчистил толстяка, Федор не собирался. Вор! Как она посмела это слово вслух произнести. Он ведь ее не называет шлюхой, распутной женщиной, сорвавшейся с цепи, заевшейся дамочкой. Как-то надо было объяснить свой визит за спичками к соседям.

Он злым, прожигающим взглядом посмотрел на Викторию. Та поежилась.

– Если ты настаиваешь, я могу сказать, зачем я подошел к ним и попросил прикурить. Но, в равной степени это относится и к тебе.

Федор не пожалел трогательно-нежных и искренних чувств испытываемых к нему этой, чуть старше его красивой женщиной. Плохого, во всяком случае, она ему не желала. Виктория резко отстранилась от него и стала одеваться.

– Ты и меня хотел обокрасть? Ты вор? Значит ты не жигало, а ты вор! Сказал бы, я тебе эти восемь тысяч так дала. Я так и собиралась сегодня утром поступить. Чтобы не оскорблять тебя, пакетик тебе подготовила. В последнюю минуту хотела передать…

– Не брал я его восемь тысяч евро!

– А откуда ты знаешь, что у него были евро?

– Он сам тогда сказал!

– Он сказал «восемь тысяч», а чего… не сказал.

Федор поморщился.

– Сядь, чего ты вскочила? У вас у всех на уме только одно – деньги! Хотелось бы знать, во сколько ты оценила мои ласки? Пойми, ты не меня оценила, ты сама себя оценила. В том пакетике, что ты мне приготовила лежит твоя любовь. Она плотская, постельная, чувственная, а я хотел любви жертвенной, высокой, хрупкой. Я боготворить тебя хотел. Да, я без ума от твоего тела. Ничего с собой поделать не могу. Твоя роскошная плоть у меня в голове искры высекает. Но не этим ты меня покорила. Я царственной осанкой твоею был сражен, гордым взглядом, изысканными манерами. Ты тянула тогда в кафе этот сок как божественный напиток. Так не сок пьют, а нектар.

– Я тебя не понимаю!

– Тут и понимать нечего. Я подумал, что и наши отношения могут быть возвышенными. Чувственными, но возвышенными. Ну, не кот я, и не скот. И не вор. Таким, по крайней мере, я хотел быть с тобою.

Виктория налила себе в фужер шампанского.

– Я тебя про другое спрашиваю, а ты увиливаешь от ответа. Скажи, зачем ты подошел к соседнему столику и попросил прикурить? У тебя могла быть только одна цель – бумажник толстяка.

Федор хмуро сдвинул брови.

– Ты меня очередной раз вызываешь на откровенность.

Виктория с явной иронией сказала:

– Надеюсь, твоя откровенность не нанесет нашим чувственно-плотским отношениям ущерба. Ты так соизволил выразиться, если мне не изменяет память? Отношения… Ха, ха! Отношения молодого самца и красивой самки.

Федор закинул руки за голову.

– Точнее будет так: отношения глупого юноши потерявшего от любви голову к успешной и пресыщенной дамочке. Да, Вика, я от тебя без ума. Я тебя боготворю, а себя презираю. Спрашиваешь, зачем я подошел к этому толстяку за соседним столиком? Отвечу. Я этому козлу толстяку, после того, как он мне дал прикурить, дорогой пиджак сигаретой прожег. Поэтому и твою пачку сигарет взял.

Виктория изумленно глядела на Федора.

– Ты что, его знаешь?

– Первый раз видел!

– А зачем же тогда…

– Тебе не понять!

– Странный ты какой-то!

Федор взорвался.

– Хотела откровенности, получай ее бочками. Да, я его и презирал и одновременно завидовал ему. Завидовал тому, что он может дарить такие подарки этой молодой, длинноногой сучке, что он жрет, что хочет, и пальцем подзывает официанта, что он сегодня хозяин жизни, а я, который пол года горбился на стройке не могу пригласить даму в ресторан. Да, я сидел напротив тебя, и меня жгла ненависть к этому обожравшемуся хаму, как ты его назвала. У меня язык не поворачивался при них сказать тебе ласковое слово. Рядом сальности, хрюк хряка, а я тебе буду про синий небосвод, чистоту родниковых чувств и вод. Тебя такое соседство совершенно не смущало? Я подумал, а чем ты лучше? Да, да! Не вскидывай на меня осуждающие глаза. Я посмотрел на тебя и себя со стороны и ужаснулся. Хорошо, что у тебя в этот момент был теплый взгляд. Я немного успокоился и решил, что ты другая, что ты намного чище, лучше, что если бы у нас с тобой была не неделя, а отрезок времени длинною в жизнь, то я бы… И еще я подумал, про твой возраст. А чем он мне мешает? Да, я присох к тебе за эту неделю так, что ты даже представить не можешь. Что я тебе могу предложить? Ничего! Даже крыши над головой у меня нет. Вот этот один дурацкий костюм в шкафу висит и все. Гол я как сокол. И как прикажешь после этого себя чувствовать? От женщины, которую я боготворю и готов всю жизнь на руках носить, мне выпала недельная подачка. Ах, да, еще пакетик! Я хуже, чем жигало и вор. Я сам себя обокрал. Что я смог тебе дать? Молодую плоть! Или секс, как сейчас модно выражаться. Вот и все. Тебе этого не понять. Я пошел и прожег этому козлу пиджак. А с каким удовольствием я размазал бы его по стенке… Извини, не хотел я, чтобы мы так расстались! Ты вынудила!

– Феденька! – Виктория сбросила с себя платье, сдернула бюстгальтер, зашвырнула под кровать туфли, которые успела одеть и, рыдая, упала ему на грудь. – Феденька! Мой мальчик ненаглядный. У меня самой сердце разрывается. Но что я могу сделать? Федя! Это правда?

– Мне в окно выпрыгнуть, чтобы ты поверила?

– О, Федя!

Их ласки на этот раз были долгими, трепетно-нежными, искупавшими любой грех. Виктория вновь впитала в себя всю страсть и сладость прекрасного юношеского тела. Умиротворенная она откинула на подушку усталую голову и закрыла глаза. Казалось, она уснула. Когда Федор вернулся из ванной, на него смотрела озорным, жгучим взглядом властная, незнакомая ему женщина. От былой Виктории, осторожной, пугающейся каждой тени не осталось и следа.

– Федя! Присядь на минутку. У меня осталось еще немного времени. Самолет в одиннадцать. Присядь, присядь. Я думала об этом, но никак не могла решиться. А теперь, как головой в прорубь. Я хочу забрать тебя с собою. Не дело, чем ты занимаешься.

Федор хотел возмутиться, но она остановила его.

– И не спорь со мною. Я так ни одному твоему слову и не поверила. У тебя сумбур в голове. Ты выстраданные мысли вытащил и разложил передо мною. Хотел выглядеть красиво. Молодец, сумел показать, каким можешь быть нежным и ласковым. Благодарю тебя. Как женщина, поверь мне, я оценила твою преданность, твою любовь и ласки. Я не хочу тебя терять. Сердце екает, но я решилась. Сниму тебе квартиру. Поступишь в институт. Не волнуйся, я за все плачу. Буду к тебе приезжать раз в месяц. Я тебе не надоем. Иначе хоть самой в петлю лезь. А можешь ты меня еще на посошок поласкать? А то когда тебя увижу в следующий раз.

– Любимая, – патетически он воскликнул, – я чист перед тобою аки покойник пред вдовою.

Солнце уже заглядывало в окно. Федор впервые увидел у нее две морщинки под глазами и жировую складку на животе. И такой родной ему показалась эта красивая женщина, которая решила принять участие в его судьбе, что он стал целовать ей ступни ног.

– Пусть будет благословенна земля, по которой ступала эта нога.

Виктория счастливо рассмеялась и протянула к нему руки.

– Иди ко мне! Ох, не знаю, чем закончится наша авантюра, но то, что ты попил за эту неделю мои соки, слепой только не увидит.

– У тебя круги под глазами! – сказал Федор, целуя ее глаза.

– Замажу! Мне теперь море по колено!

Солнце с удивлением смотрело на эту ненастную парочку, для которой ночи не хватило.

Через полчаса Виктория с Федором вышли из дома. Договорились они так, что он ее сейчас не провожает, а приедет в аэропорт. Пусть в отдалении постоит, она на него полюбуется. Виктория оставила ему номер мобильного телефона, по которому, он должен быть ей позвонить по приезде в Москву и объяснила, что этот телефон здесь купила, для него и себя. Этот номер, кроме Федора никто не знает.

– Значит, ты еще раньше решила, позвать меня с собою, а не час назад? – удивился Федор.

– Я хотела хоть голос твой услышать. До свиданья, мой золотой!

В нагрудный карман Федору Виктория положила согнутый пополам конверт. Он протестующе поднял руки.

– Там только на дорогу, – заявила Виктория. – Здесь я тебя баловать не собираюсь. У тебя и так есть «Альфа-Ромео»