"Андрей Дмитрук. Ночь молодого месяца (Авт.сб. "Ночь молодого месяца")" - читать интересную книгу автора

института и привел на самую уединенную скамейку в ближайшем парке. Серж не
умел ни притворяться, ни говорить на нейтральные темы, прежде чем перейти
к главной. Потому он просто смотрел на носки туфель, молчал и ломал в
пальцах прутик. Я подождал и невинно осведомился - не полюбил ли Серж,
скажем, мою благоверную и не хочет ли он мне в этом признаться. Затем я
заверил его, что придерживаюсь самых передовых взглядов, и, если у него со
Светой все договорено, я препятствовать не буду.
Но Серж поднял на меня беспомощные, укоризненные глаза; и я, увидев
темные полумесяцы под ними, понял, что шутки неуместны.
- У меня к тебе две просьбы.
- Сразу две? Ого! - не сумел все-таки удержаться я.
- Да, сразу две. Впрочем, если ты не хочешь, я могу...
- Хочу, хочу! Считай, что они уже выполнены, только говори скорее, в
чем дело.
- Тогда, во-первых, ничего не пересказывай Ирке. Во-вторых, не
перебивай меня и не старайся найти объяснение, не дослушав до конца. И
вообще не спеши с выводами. Ладно?
Я обещал, заинтригованный таким началом. Серж отшвырнул изломанный
прутик - этот жест показался мне истерическим - и вдруг спросил с такой
дрожью в голосе, словно от моего ответа зависела вся его жизнь:
- Как ты думаешь, только честно, - я способен на решительные поступки?
Честно говоря, я думал, что Серж не способен.
Он всегда считал, что весь мир вроде мамы и будет все прощать,
достаточно только сказать: "Больше не буду". Во всяком случае, одиннадцать
лет нашего знакомства не давали основания считать Сержа человеком
действия, тем более на уровне "пан или пропал". Кроме того, он болезненно
высоко ценил свою жизнь...
- Не знаю, думаю, что способен, - сказал я. - Может быть, просто не
представлялось случая.
Видимо, даже моя бойкая ложь его не приободрила. Серж тяжело вздохнул и
начал исповедоваться.
Оказывается, вчера они с Ирой сами повторили тот маршрут, которым я
провел их в июне. Там, где крутым срезом был сведен в долину древний вал,
они собирали у корней посадки крепкие кругляши-дождевики. Через неделю
грибы уже накопили бы в сердцевине ржавую пыль, а сейчас были в самый раз
- "на вкус вроде тресковой печени", как авторитетно заявила Ира.
Сама же долина, глубокая, серповидная, вызвала у них прямо-таки
младенческий восторг обилием полевых шампиньонов. У нас в народе они
называются "печерицы". Шампиньоны не надо было искать. Белыми огоньками
сияли они в низкой траве, заметные даже с противоположного склона.
Увы, в сумке был только один нож на двоих, а рвать с корнем опытная Ира
не позволяла, чтобы не разрушить грибницу. Поэтому сбор очень замедлился.
Вынужденные двигаться вместе, они почти два часа "утюжили" склоны, отрезая
игрушечно-гладкие резиновые грибы. Сверху к долине сбегали кряжистые
яблони, желтые плоды уже горели на них, и удивительным казалось, что нет
охраны. Не в силах побороть жару, обвисли осоловелые облака. Долина,
словно наполненная незримой стоячей водой, замерла в сонном оцепенении.
Именно здесь Ирина впервые высказалась о физических свойствах времени;
о том, что время, повинуясь своим таинственным законам, может вести себя
как ощутимая субстанция. Кто знает, не образует ли оно в самом деле