"Андрей Дмитрук. Хозяева ночи (Повесть, фантастика)" - читать интересную книгу автора

перилами. Затем фасадная стена угрожающе накренилась вслед бульдозеру и
рухнула; брусья верха смешались с кирпичным обвалом, брызнули стекла, двор
заволокла пыль.
Заборский не сводил глаз с картины разгрома, и неожиданные мысли
явились ему. Вот перед ним это жилище, человеческое гнездо, где рождались
и умирали поколения... уже приговоренное к гибели, но еще почти целое,
лишь непривычно открытое взорам. То, что было спрятано от посторонних -
уют гостиной, святилище спальни, уединенный мирок детской, - обнажилось,
точно внутренности организма, когда упала стена. Комнаты над комнатами,
оклеенные обоями разного цвета и рисунка; артерии труб, нервы проводов,
зубчатый позвоночник лестницы, белая челюсть уцелевшего умывальника...
Рабочие снова зацепляли наверху трос - валить другую стену. В
соседней усадьбе тоже трещало и рушилось, там второй бульдозер воевал с
сараями. Солнце, отразившись от какой-то блестящей штуки за кустами,
ослепило Заборского. Он отвернулся.
Что-то нервы некстати разыгрались. Отчего бы это?
...Непроницаемо темные, тоскливые, умоляющие глаза на бледном
большеротом личике. Ира. Ира Гребенникова.
- ...Сегодня только с краю отщипнем, - перекрикивая шум, радостно
сообщил прораб. - А завтра, значит, раскатаем до самой генерала
Панфилова!..
Неопределенно кивнув, Вадим Алексеевич полез обратно в машину.
<Волга> задним ходом выползла прочь с укатанной площади, вокруг которой
были лязг и скрежет и вставали дымные столбы, словно на поле боя.
...Он еще побывал и у себя в кабинете, и в строительно-монтажном
управлении, и на заводе железобетонных конструкций. Но в конце дня,
позвонив домой, чтобы скоро не ждали, велел водителю ехать к окраинному
парку. Сам от себя пытался скрыть, что хочет не просто побродить среди
зелени, развеять нервную усталость, но оказаться ближе к обреченной
Шалашовке. И вот сейчас, шагая в закатном червонном золоте по разбитому
асфальту тихой улицы Грабовского, Вадим Алексеевич переживал странное,
тревожное состояние. Он знал совершенно однозначно, что должен сделать
дальше, и знал, что сделает это, - вроде бы и не слишком важное дело,
просто даже незначительное, но сделает непременно, выполнит, как некий
долг... Долг перед собой - или перед кем-то другим? Уж не перед парой ли
непроницаемо темных глаз? Чушь, неужели Заборский стал сентиментален?.. Он
выдавил из себя смех, диковато прозвучавший в пустынных кварталах, но с
пути не свернул и шага не замедлил, покуда за унылой коробкой, откуда уже
выселили и почту, и продтовары, не открылся желтый особняк, сильно
тронутый разрушением, с пузатыми, словно горшки, колоннами.
Когда Заборский всходил по истертым ступеням крыльца, свет низко
висевшего солнца внезапно померк. Рваные, быстро несущиеся полосы, будто
тени хищных птиц, пересекли разбухший тусклый диск. Впервые за весь
ленивый знойный день в пыльных кронах шевельнулся ветер.
Вадим Алексеевич вошел, и его разом охватила банная духота. Дом, за
дождливые недели напитавшийся, как губка, влагой, а затем разогретый
жаркими погодами, теперь испускал пар. Нестерпимо пахло прелым тряпьем,
котами, затхлостью нежилых углов.
Повинуясь бессознательному любопытству, Заборский тронулся наверх.
Доски лестницы подавались под ногами, точно клавиши. На дворе опять