"Элисео Диего. Дивертисменты " - читать интересную книгу автора

безбрежных простынях постели), ударила его в грудь. Послышался гулкий звук,
словно это существо было полым и необитаемым, - а все дело в том, что мы
просто убили его, да-да, убили, как и многих других призраков, убили с милой
жестокостью, так как без этого я бы не мог спокойно спать.

Тетушка ждала на лестнице, и мы с мамой бросились к ней. Все вместе
поднялись на второй этаж, где жила Донья Исабель, хозяйка всех этих
"Видений", пряха ночей.
Открылась дверь, и мама с Тетушкой вошли. Меня оставили в пустом
коридоре. Засунув руки в карманы, я начал шагать мимо вереницы закрытых
дверей, пока не подошел к последней и не толкнул ее.
Я увидел длинную пустую комнату - маленькую щель в каменном монолите
дома. И почувствовал всю тяжесть давящего на нее здания в напряженности
темного воздуха с тусклым подобием света, сочившегося от зашторенных окон.
Зеркало на комоде ослепло от пыли, и образ комнаты в этом большом зрачке
походил на старое, затерянное воспоминание. Там я снова увидел стулья,
покрытые белесыми обтрепанными чехлами, неподвижные в их безнадежном
параличе, который всегда меня удивлял. Указательным пальцем на запыленной
поверхности зеркала я вывел большими детскими буквами свое имя.

Никогда не забуду плотный воздух той комнаты, из которого, казалось,
была выделана мебель, вернее, чудилось, будто материалом для нее послужил
тот же воздух, обретший поверхности и окраску. Предметы эти напоминали
образы из сна, которые скорее являются отражениями в его глубоких водах,
нежели полнокровными и живыми телами. Потом мебель стало видно лучше: она
тяжело покоилась на своих толстых деревянных ножках; мало-помалу
обнаружилось, что она наделена движением - одним-единственным движением
тяготения, давления, отвечающего на зов земли, движением, которое каменный
пол снизу вверх возвращал ей через спинки и каркасы подобно огромному, мерно
бьющемуся сердцу. Но все это не так уж и бросалось в глаза - глазам
представало лишь некое неподвижное ее присутствие.
Синий тонконогий стул напротив комода напряженно выгибался, будто
готовясь к прыжку, а комод, не в пример ему, был тяжел и широк, и оба
существовали вне всякого контакта с людьми, точь-в-точь предметы обстановки
из какой-нибудь сказки, скажем, из "Золушки". Долгие годы никто не клал на
комод щетку, не гляделся в запыленное зеркало. Мое имя - слово, обозначающее
меня размашистыми, чистыми буквами, - подобно обелиску или световому кружеву
извлекало в темноте из глуби зеркала и грез мой образ. И мебель охватила
глубокая дрожь - словно от камня, брошенного в озеро, по которому расходятся
все более широкие круги волн.

Как сказочный Рип Ван Винкль,* стряхнувший с глаз столетнюю пыль, я
огляделся вокруг, нет ли где двери, которая бы вывела меня на свет. Самая
ближняя - большая, дубовая - была покрыта глубокой резьбой. Так как мне не
хотелось снова пересекать всю комнату, а тянуло скорее выйти на свежий
воздух, в сумерки, я отворил дверь, надеясь увидеть деревья, траву, тысячи
знакомых очертаний. А увидел тускло-желтый рассеянный свет да
нагроможденные, подобно странным кубическим скалам, клетки с животными:
собаками, обезьянами, лисой. Единственное окошко было забрано плотной
материей, наспех прибитой к раме большими гвоздями.