"Дени Дидро. Племянник Pamo" - читать интересную книгу автора

переносить мое ничтожество. Я говорю себе: "Да, конечно, ты бы никогда не
написал "Магомета" или похвального слова Мопу". Значит, я ничтожество, и я
уязвлен тем, что я таков. Да, да, я ничтожество, и я уязвлен. Всякий раз,
как при мне играли увертюру к "Галантной Индии", всякий раз, как при мне
пели арии "Глубокие бездны Тенара" или "Ночь, бесконечная ночь", я с горечью
говорил себе: "Ты никогда по создашь ничего подобного". Итак, н завидовал
моему дяде, и, если бы но смерти его в его панне оказалось несколько удачных
фортепьянных пьес, я не знал бы колебаний - остаться ли мне самим собою или
поменяться с ним местами.
Я. Если только это и печалит вас, то, право же, оно того не стоит.
Он.. Это пустяки, это быстро проходит.
И он уже напевал увертюру к "Галантной Индии" и арию "Глубокие бездны",
а потом прибавил:
- Смутное сознание, которое живет во мне, говорит:
"Рамо, тебе ведь очень хотелось, чтобы эти две вещицы были сочинены
тобой; если бы ты сочинил эти две вещицы, то, верно, сочинил бы и две
другие, а когда ты сочинил бы их некоторое количество, тебя играли бы, тебя
пели бы повсюду. Ты бы высоко держал голову; ты сам в душе сознавал бы свое
собственное достоинство; все показывали бы на тебя пальцем, говорили бы:
"Это он сочинил те прелестные гавоты" (И он уже напевал эти гавоты; потом с
умиленным видом человека, преисполненного радости, от которой у него и слезы
на глазах, он прибавил, потирая себе руки)'. у тебя будет прекрасный дом (и
он руками показывал его размеры), прекрасная постель (и он небрежно
растягивался на ней), прекрасные вина (которые он пробовал, щелкая языком),
прекрасный экипаж (и он заносил ногу, чтобы сесть в него), красавицы женщины
(к груди которых он уже прикасался и на которых сладостно смотрел), сотня
проходимцев будет каждый день воскурять тебе фимиам (и он как будто уже
видел их вокруг себя; он. видел Палиссо, Пуансине, Фреронов - отца и сына,
Ла Порта; он слушал их, преисполнялся важности, соглашался с ними, улыбался
им, высказывал им пренебрежение, презрение, прогонял их, звал назад, потом
продолжал); и вот так утром тебе говорили бы, что ты - великий человек; в
"Трех столетиях" ты прочитал бы, что ты - великий человек, вечером ты был бы
убежден в том, что ты - великий человек, н великий человек Рамо засыпал бы
под сладкий рокот похвал, который еще стоял бы у него в ушах: даже во время
сна у него был бы довольный вид: грудь его расширялась бы, поднималась бы,
опускалась бы непринужденно; он храпел бы как великий человек..."
И, все продолжая говорить, он разлегся на скамейке, закрыл глаза,
изображая состояние блаженного сна, о котором мечтал. Вкусив на несколько
мгновений сладость этого отдыха, он пробудился, потянулся, зевнул, протер
себе глаза и еще искал взглядом вокруг себя низких своих льстецов.
Я. Так вы считаете, что человек счастливый спит по-особому?
Он. Еще бы не считать! Когда я, жалкое существо, возвращаюсь вечером на
свой чердак и забираюсь на свое убогое ложе, я весь съеживаюсь под одеялом,
в груди - стеснение и трудно дышать; я будто и не дышу, а жалобно, еле
слышно стону. А между тем какой-нибудь откупщик так храпит, что стены его
опочивальни дрожат всей улице па диво. Но сейчас огорчает меня не то, что я
не храплю и сплю как мелкая, жалкая тварь. Я. Это, однако, огорчительно.
Он. Гораздо огорчительнее то, что со мной произошло. Я. Что же это?
Он. Вы всегда принимали во мне известное участие, потому что я - добрый
малый, которого вы презираете, но который забавляет вас.