"Борис Дьяков. Повесть о пережитом " - читать интересную книгу автора

вышках скрипел снег под валенками часовых. Вспыхнул прожектор, луч пробежал
по колючему забору, тревожно ощупал его, уткнулся в темное небо и сразу
исчез. Мне показалось, что луна проглотила его...
- Что это за огни? - недоуменно спросил я у Тодорского, указав на горку
за зоной.
- Кладбище там... Землю разогревают.
Он попрощался и направился к себе, в одиннадцатый корпус.
Я пошел в барак, и в памяти вдруг вспыхнул костер на берегу Уссури...
...Хабаровск, тридцать седьмой год... Я работаю в редакции
"Тихоокеанской звезды". В одно из воскресений Варейкис приглашает к себе на
дачу писателей Евгения Петрова, Александра Исбаха, редактора Швера и меня.
За обедом Варейкис острит, увлеченно рассказывает о реконструкции
Хабаровска, об асфальтировании улиц и площадей. Кто-то вспоминает
фельетониста Сосновского, который назвал в "Известиях" Варейкиса -
руководителя Бакинского горсовета, в прошлом литовского
рабочего-инструментальщика, "Трамвайкисом" за усердие по проводке первого
трамвая в Баку. Иосиф Михайлович весело замечает:
- Теперь Швер, наверно, прозовет меня "Асфальткисом"!..
Вечером приходит живущий по соседству маршал Блюхер: гладко зачесанные
назад, отдающие глянцем волосы, белый китель... Мы все спускаемся с обрыва
на берег Уссури, разжигаем костер. Высоко вздымается пламя, бросая на черную
гладь реки красные блики... Блюхер запевает, а мы подхватываем "Волочаевские
дни". Потом разговариваем о богатствах Амура, о "Двенадцати стульях" Ильфа и
Петрова, о строящемся в Хабаровске Доме печати, о предстоящем Пленуме ЦК
партии... Костер горит жарко, мы все время подбрасываем сухие ветки...
Только я разделся, как пришел Жидков - дневальный начальника больницы
майора Рабиновича. Жидков остался в оккупированной Латвии, и немцы назначили
его генеральным директором Латвийских железных дорог. В лагере он привлекал
к себе внимание патриаршей седой бородой. Ему разрешили ее оставить. Среди
наголо остриженных, безусых и безбородых заключенных старик выглядел весьма
колоритно. Жил в приемной начальника, спал на жестком диване и называл
Рабиновича "майор-человек". (В лагере приставка "человек" означала самую
высокую степень одобрения чего-либо и кого-либо: хлеб-человек, суп-человек,
мороз-человек, начальник-человек и тому подобное.)
- Извините за беспокойство,- обратился Жидков ко мне. - Пожалуйте к
начальнику.
Пока я одевался, он говорил, поглаживая бороду и моргая короткими
ресницами:
- Майор предуведомил меня... ежели изволите спать, то можно и поутру
явиться...
В кабинете начальника горела настольная лампа. Майор - лысоватый,
жгучий брюнет - читал газету. Не отрываясь от нее, глухо уронил:
- Сядьте!
Я продолжал стоять.
Майор, отложив газету, медленно прошелся по кабинету и снова предложил
мне сесть.
Странновато было погрузиться в глубокое кожаное кресло...
Рабинович начал расспрашивать о моем деле: как долго шло следствие, в
чем обвинили, где и кем работал до ареста? Не перебивая, выслушал довольно
пространный рассказ.