"Борис Дьяков. Повесть о пережитом " - читать интересную книгу автора

Сева Топилин, бывший аккомпаниатор Давида Ойстраха.
Оперировать меня обещал старший хирург Николай Дмитриевич Флоренский.
Сухопарый, в очках, всегда подтянутый, он почти никуда не уходил из корпуса,
здесь же и спал. В ординаторской хранились на шкафу скатанные в трубку
чертежи. Над ними Флоренский просиживал иной раз до рассвета. Как-то, в
минуту отдыха, он зашел ко мне и усталым голосом сказал:
- Двадцать пять лет нацепили... Целая вечность! Сердце еще, может,
выдержит, а душа - нет!.. Вот ищу, чем ее поддержать. Видали чертежи в
ординаторской? Если получится,- для всех калек в мире пригодится...
У Флоренского "ученым секретарем" был Достовалов: он старательно
переносил в тетрадь все докторские строчки (Николай Дмитриевич писал
неразборчиво), воспроизводил рисунки, проверял расчеты, подбадривал хирурга:
"Это же великолепная диссертация!" Достовалов боялся свободной минуты, искал
работу, какую угодно, где угодно, только бы что-то делать, чем-то заняться,
и не думать - где он, почему здесь он?..
В коридоре ко мне подошел Флоренский.
- А вас хочет оперировать капитан Перепелкина.
- Та самая, что принимала этап?- тревожно спросил я.
- Не беспокойтесь. Уверяю, все отлично сделает, Ассистировать буду я.
Перепелкина работала уверенно, спокойно, даже подшучивала. На меня
смотрели настоящие человеческие глаза...
Николай Дмитриевич молчал, а под конец операции разговорился:
- Хорошо, отлично! Только шелка нет, зашьем леской. Крепкая, из
конского волоса...
Раданович отвез меня на каталке в послеоперационную палату. Уложили
рядом с украинцем Ткаченко. Лицо у него восковое, безжизненное. Через час
наведалась Перепелкина. Проверила у Ткаченко пульс, ушла нахмуренная.
Через несколько дней, под вечер, к нашему удивлению, она появилась в
палате (обычно в эти часы вольнонаемных врачей уже не пускали в зону).
Принесла граненый стакан с темно-красной жижицей. Притворила дверь, села на
табурет возле Ткаченко и принялась кормить его с ложечки. Он глотнул раза
два, закрутил головой.
- Ткаченко! Это кисель... из вашей сушеной черники... Сама дома
сварила... Ешьте!
Он посмотрел на нее круглыми глазами, провел узловатыми пальцами по ее
руке и отвернулся. Перепелкина поставила стакан на тумбочку, вышла.
Ткаченко бредил:
- Вышни... чорни вышни... Марынко, зирвы, мэни вышеньку...
После укола он ненадолго смолк, потом снова: "Вышни... чорни вышни..."
К утру затих, умер.
Труп вынесли в морг. Убрали койку. А стакан с киселем так и остался на
тумбочке.
Вошел Славка в белой шапочке (он носил ее с докторской солидностью),
взял стакан, спросил:
- Никто не желает?.. Надеюсь, подлецов среди вас нет?.. Доктора Клавдию
Александровну не выдадите... что кисель сварила? Если хоть слово,- зарежу!
На место Ткаченко положили Топилина. Ему удалили аппендикс. Топилин
рассказал о международных конкурсах скрипачей в Варшаве и Брюсселе, на
которых победителем был и Давид Федорович Ойстрах, о концертах в Большом
зале Московской консерватории. С благодушной улыбкой заметил: