"Ж.Деррида. От экономии ограниченной к к всеобщей..." - читать интересную книгу автора

жизнь, которая спаивается с первой, удерживает ее, заставляет ее
трудиться ради конституирования самосознания, истины и смысла. Такова
истина жизни. Благодаря этому обращению к Aufhebung [снятию], которое
оберегает ставку, обуздывает игру, ограничивает и обрабатывает ее,
придавая ей форму и смысл (Die Arbeit ... bildet ["труд ... образует",
с.105]), эта экономия жизни ограничивается консервацией, циркуляцией и
воспроизводством себя как смысла; с этого момента все, что покрывается
именем господства, опрокидывается в комедию. Самостоятельность
самосознания становится смешной в тот момент, когда она освобождается
- порабощая себя, когда она включается в работу, т.е. в диалектику.
Один смех превосходит диалектику - и диалектика: его взрыв может быть
вызван только абсолютным отказом от смысла, абсолютным риском смерти -
того, что Гегель называет абстрактной негативностью. Это негативность,
которая никогда не имеет места, которая всегда отсутствует, потому
что, став присутствующей, она вновь взялась бы за работу. Смех,
который в буквальном смысле никогда не появляется, потому что
превосходит феноменальность вообще, абсолютную возможность смысла. Да
и само слово "смех" должно читаться в этом взрыве, в этом разрыве его
смыслового ядра, разлетающегося к системе суверенной операции
("опьянение, эротическое излияние, жертвенное излияние, поэтическое
излияние, героическое поведение, гнев, нелепость" и т.д., ср. "Methode
de meditation" [в: EI; далее - MM]). Этот взрыв смеха заставляет
засверкать различие между господством и суверенностью - не показывая
его, однако, и уж никоим образом не сказывая его. Суверенность, как мы
увидим, - больше и меньше, чем господство: например, более и менее
свободна, чем оно; но то, что мы говорим о предикате "свобода", может
быть распространено на любую черту господства. Будучи разом большим и
меньшим господством, чем само господство, суверенность есть нечто
совершенно иное. Батай вырывает у диалектики операцию суверенности. Он
извлекает ее из горизонта смысла и знания. Он доводит дело до того,
что, вопреки всем тем чертам, которые делают ее похожей на господство,
она перестает быть одной из фигур феноменологической цепочки. Походя
на некую фигуру каждой своей чертой, она оказывается абсолютной
альтерацией этой фигуры. Различие, которое не имело бы места, если бы
ограничивалось той или иной абстрактной чертой. Далеко не будучи
какой-то абстрактной негативностью, суверенность - абсолют выставления
на кон - должна серьезность смысла заставить предстать в качестве
некоторой абстракции, вписанной в ее игру. Смех, конституирующий
суверенность в ее отношении к смерти, не является негативностью, как
кое-кто сумел сказать.2 И он смеется над собой, "высший" ("majeur")
смех смеется над смехом "низшим" ("mineur") - потому что суверенная
операция также нуждается в жизни (той, что спаивает воедино две
жизни), чтобы соотнестись с собой в наслаждении самой собой.
Следовательно, она должна каким-то образом симулировать абсолютный
риск и в то же время высмеивать этот симулякр. В той комедии, которую
она таким образом для себя разыгрывает, взрыв смеха оказывается тем
смехотворным пустяком, в котором совершенно пропадает всякий смысл.
"Философия", которая есть "некий труд"3, ничего не может поделать с
этим смехом, ничего не может сказать о нем, так как она должна была бы
"первым делом обратиться к этому смеху" (там же). Вот почему в