"Вячеслав Дегтев. Белая невеста (Романтическая повесть) " - читать интересную книгу автора

Темнота наступала почти мгновенно: вот только что солнце касалось
верхушек леса, золотило их, и вдруг, в течение какой-то минуты-другой,
макушки деревьев из багровых делаются синими, потом лиловыми,
темно-фиолетовыми, темно-бурыми, с каждой секундой тьма сгущается прямо на
глазах, и вот через пять минут становится так темно - хоть режь ту густую
темноту ножом. Уставший до изнеможения, валился я на свою соломенную
циновку, пропахшую креозотом, и засыпал как убитый... И если б меня спросили
и тогда, и сейчас, сколько пролетело так времени, я бы затруднился ответить.
Чтобы хоть как-то скрасить свое убогое житье-бытье, я соорудил себе
гитару: кузов сделал из панциря броненосца, гриф из какого-то твердого
черного дерева, похожего на эбеновое, колки из карапакса, верхнего панциря
черепахи, а струны - из проволоки. Для этого распустил несколько тросов с
различным сечением проволоки. Гитара получилась с очень низким, "мясистым"
тембром, прямо-таки контрабас какой-то, звучание у нее было настолько
экзотическое и необычное, но до того душевное, что поначалу, играя, я плакал
от умиления. Потом мне знающие люди сказали, что, сам того не ведая, я
изготовил почти классическую гитару-виолану, их делают в индейской
деревушке-ситиу Парачо, население которой занимается исключительно этим
ремеслом, и довольно успешно, жители продают свои инструменты, как
амазонскую экзотику, по всему миру, особенно много уходит этих гитар в США.
Я настроил гитару как семиструнную, и вечерами самозабвенно
музицировал. Ко мне стали собираться индейцы из близлежащих ситиу.
Занимались они в основном тем, что собирали, как и я, каучук, масличные
орехи, ароматические и лекарственные травы, разводили нутрий и белых
горбатых быков. Но в основном жили с охоты и рыбной ловли. Они обсаживались
кружком и слушали. Мужчины потягивали горячий мате: у каждого была
высушенная тыквочка, в которую клались листья вечнозеленого
кустарника -падуба парагвайского, листья заливались кипятком, напиток
получался горьковато-сладкий, вяжущий; потягивали они его через
трубочку-бомбилью. Дети слушали, открыв рот, для них это было нечто вроде
праздника. В основном это были индейцы местного племени мура, у которых
почти отсутствует тяга к музыкальным инструментам, как, впрочем, у
большинства индейцев, хотя слушать музыку они любят; но иногда "на огонек"
забредали несколько метисов, которых тут называли - кабокло. Эти, как все
креолы, были горячими поклонниками фламенко и мою игру презирали, потому что
не понимали. Индейцам же моя музыка нравилась. Про мура соседи злословили,
что племя, мол, дикое, ленивое и грязное, жестокое, носит ожерелья не из
обезьяньих зубов, а из человечьих; у мужчин верхняя губа проколота в двух
местах, куда вставляются клыки пекари, и вставляют их будто бы не только,
когда случается война... Со мной же они были кротки, как ягнята. Я быстро
выучил их язык. Говорили они на так называемом "общем языке" (линкуя-жерал),
на бразильском наречии португальского языка с вкраплением нескольких тысяч
индейских слов. Для человека, изучавшего когда-то латынь, освоить его было
куда легче, чем даже, например, итальянский. Я ощущал себя эдаким
Миклухо-Маклаем. Они полюбили меня, как может полюбить простая,
незамутненная "цивилизацией" душа. Особенно неравнодушна оказалась одна
старая сморщенная пардо-мулатка, которую уважительно звали Паже, то есть
колдунья, знахарка, она частенько приносила на мои "концерты" какие-нибудь
подарки: то тыковку пальмовой водки-чичи, то кусок копченого каймана, или
баклажку черепахового масла, которое они добывают из черепаховых яиц.