"Михаэль Деген. Не все были убийцами (История одного берлинского детства) " - читать интересную книгу автора

Я не отвечал, только отводил глаза. Да и что я мог ответить? При
воспоминании о прошедшей ночи мне становилось дурно. Я злился на себя самого
за то, что после всего происшедшего чувствовал себя вполне нормально.
"Должно быть, я порядочное дерьмо", - думал я. От этой мысли мне становилось
легче. Я не боялся рассказать матери о ночном происшествии - мне просто не
хотелось огорчать ее еще больше.
"Ты же можешь мне сказать, что тебя так беспокоит. Совершенно
естественно - дети в твоем возрасте тоже страдают от депрессии, если они
вынуждены так жить. Расскажи о своих переживаниях, поделись со мной, иначе
тебе будет все тяжелее. Ты должен выговориться. Ну, сынок, поговори со своей
мамой. Что тебя так пугает?"
Она придвинулась ближе ко мне.
"Боже мой", - думал я, - "какое счастье, что я после этого вымылся и от
меня ничем не пахнет!".
14. "Так что же все-таки случилось?"
Она обняла меня за плечи и прижала к себе. И я вдруг заплакал и между
всхлипами говорил, говорил, говорил...Я даже не понимал, что говорил, я знал
только одно: все, о чем я говорил тогда - ложь, ложь и ложь. Я говорил о
бомбах, о гестапо, о том, что почти не выхожу из этой чертовой квартиры на
улицу, на воздух. Это была истерика, самая настоящая истерика. Впрочем, в
подобной ситуации вполне естественная. Мать тихонько покачивала меня, как
младенца. Она обещала мне сделать все, что в ее силах, для того, чтобы мы
пережили войну и чтобы со мной ничего не случилось Я помню лишь, что ужасно
устал, лег в постель и сразу заснул. Разбудила меня мать. В руках у нее была
тарелка капустного супа. "Вот, чашка молока", - с улыбкой сказала она,
подражая польско-еврейскому выговору своей матери - моей бабушки. Когда мы с
братом были маленькими, бабушка приезжала к нам. По утрам она будила нас и
давала каждому большую чашку молока. "Чашка молока" стала ходячей поговоркой
в нашей семье.
"Бабушка умерла", - сказал я. Мать оцепенела.
"Откуда ты знаешь?" Она старалась сохранить самообладание.
"Бабушка умерла", - повторил я. - "Ее забрали эсэсовцы. Ведь и отца
тоже больше нет. От него ведь мало что осталось".
Мать поставила тарелку на стул и вышла из комнаты. Меня охватило
раскаяние, я готов был убить себя за причиненную ее боль. И этого я никогда
не прощу себе.
Прошло еще несколько недель. За это время мне пару раз "разрешалось"
лечь в постель к Дмитриевой. В тот поздний вечер мы с матерью опять были
одни в большой людмилиной квартире. Бомбы рвались где-то совсем недалеко.
Внезапно в доме раздался страшный треск. Грохнул взрыв, и на какое-то
мгновение наступила тишина. Затем мы услышали крики. Оконные жалюзи были
разорваны в клочья, осколки стекол, выбитых взрывной волной, усеяли пол. В
комнате стало очень светло - огонь пожирал соседний дом.
"Спокойно", - закричала мать, хотя я не успел произнести ни слова..
Я услышал - в нашей квартире что-то трещало. Дым из музыкального салона
проникал сквозь дверь, ведущую в наш коридор. Наш дом тоже горел! Мать
бросилась к себе в комнату, схватила свой портфель - одежду во время налетов
мы надевали сразу же - и вернулась ко мне. "Через парадное выйти невозможно.
Нам нужно попытаться выбраться через дверь для прислуги. Только я не знаю,
куда она выходит. Наверное, на лестницу черного хода".